Светлана Демидова - Ожерелье из разбитых сердец Страница 13

За этим кошмарным разговором мы незаметно добрались до выхода с кладбища.

– Вас подвезти? – спросил Виктор. – Я на машине.

– Нет-нет, – поспешила отказаться я. – Я прекрасно доберусь на городском транспорте. Вам далеко ехать...

– И то верно... – согласился он. – Я теперь и свою собственную семью боюсь оставлять надолго. Прямо мерещится: приеду, а там все...

– Зачем же вы сегодня приезжали? Если ради меня...

– Не ради вас, уж извините, – покачал головой он. – Дела у меня были тут, в кладбищенской администрации. А Наташин ноутбук я себе домой забрал. Имею право. Она моя сестра. Вот ваше письмо и прочитал... Еще раз простите...

– Ну что вы... – промямлила я, скомканно попрощалась и поспешила к троллейбусной остановке. Такси на сегодня хватит.

Всю дорогу до дома меня не покидало ощущение, что где-то я уже слышала эту историю. Мать и дочь влюблены в одного и того же мужчину и не враждуют по этому поводу... Может, в газетах писали? Нет, откуда газетам знать, что Наташа с матерью до такой степени любили друг друга? А что? Желтая пресса на то и желтая, что их корреспонденты без мыла влезут в любое место. Может быть, разнюхали про двойное самоубийство и выпотрошили Виктора. У него душа так болит, что он просто не в силах молчать. А я, наверное, прочитала это. Вообще-то я не покупаю желтых газет, но иногда все-таки случается прочесть: сунут в почтовый ящик, а я и разверну за обедом... Там такое бывает понаписано... Волосы шевелятся... Обычно я не верю россказням этих газетенок, но эта история...

Впрочем... что-то я, как покойная Наташа, стала злоупотреблять этом словом... В общем, я не о том думаю. Если из-за Феликса эти две женщины погубили себя, то... И что же «то»? Я его разлюблю? Или уже разлюбила?

Я прислушалась к себе. Нет. Не разлюбила. Эта мрачная история существует отдельно от меня. Отдельно от Феликса, потому что уже в прошлом. Что бы ни случалось с ним до нашей встречи, не может иметь существенного значения, потому что любовь ко мне сделала его выше этого прошлого. Он очистился любовью ко мне. У него ничего не могло получиться ни с этими женщинами и ни с какими другими, потому что на его пути должна была встретиться я. Мы предназначены друг для друга. А если у Наташи с матерью оказалась такая слабая психика, то это не вина Феликса. Да и вообще: не верю я, чтобы он сразу с двумя. Наверняка была какая-то последовательность. Сначала он познакомился с Наташей. Она ему понравилась. Может быть, он даже хотел жениться, познакомился с ее матерью, как с будущей тещей, а эта будущая теща оказалась такой ярко-медной красавицей, что затмила Наташу... Разве такого не могло быть? А Виктор – что он, действительно, знает? Только то, что захотела сказать мать, и только в том виде, в каком захотела все представить.

Какой кошмар... Неужели влюбленные женщины вот так же оправдывают убийц, маньяков, террористов и кровавых диктаторов? Но Феликс не кровавый диктатор. Он – мой любимый. Тут впору снова употребить это пресловутое «впрочем»: впрочем, он ни разу не говорил мне о любви. Я считала, что при таком ярком ее проявлении все слова излишни. Может быть, потребовать наконец слов?

Уже в воскресенье мы обедали с Феликсом в ресторанчике «Рахат-лукум», выдержанном в сказочном восточном стиле.

– Почему ты сегодня так пристально в меня вглядываешься? – спросил Феликс, отправляя в рот обсыпанный сахарной пудрой и очень приличный по размерам кусок того самого рахат-лукума, именем которого был назван ресторан.

Признаюсь, искушение рассказать ему о вчерашнем посещении еще свежих могил Наташи и ее матери было слишком сильным. Вслед за Феликсом я затолкала себе в рот кусочек восточного лакомства, чтобы промолчать о трагической гибели родственниц несчастного Виктора. Еще не время. Я решила начать распутывать эту историю с другого конца.

– Ты мне нравишься, – сказала я, тщательно прожевав вязкий лукум и сдув с пальцев сладкую пудру.

– Ты мне тоже, – сказал он, улыбаясь, и глаза его опять закипели горячей шоколадной пенкой.

Я могла бы в этот момент сказать ему о любви и потребовать ответного признания, но решила подождать другого момента. И он настал, этот роковой момент, когда мы уже находились в постели Феликса и когда все самое главное (на сегодняшний вечер!) между нами уже произошло. Я растянулась на теле своего возлюбленного, уютно устроив голову на его огромном плече.

– Я люблю тебя, Феликс, – прошептала я ему на ухо.

Он поежился от щекочущего дыхания, повалил меня на спину и принялся целовать. Я вывернулась, взяла в ладони его лицо и, глядя строго в черные туннели зрачков, спросила:

– А ты?

– Что я? – глупо отозвался он.

– Ты меня любишь?

Мне показалось, что в его туннелях полыхнуло алое зарево и тут же потухло.

– Само собой, – ответил он.

– Это не ответ, – возразила я.

– Нормальный ответ, – лениво процедил он, убрал от лица мои руки и опять улегся рядом на спину.

– Когда любят, так и говорят: «Люблю».

– Все любят по-разному.

– Любят, может быть, и по-разному, только название у этого процесса одно. Кроме слова «люблю», другого не придумали.

– Почему? Есть еще, например, «обожаю»... А еще...

– Брось, Феликс, – бесцеремонно оборвала его я. – Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Ответь честно: ты любишь меня?

Он немного помолчал, потом спросил:

– Может, не стоит все усложнять?

– Стоит, – не сдалась я и укуталась до подбородка одеялом. Если он сейчас же не скажет мне «люблю», я сначала оденусь, а потом приступлю к допросу на предмет Наташи и ее красавицы-матери.

– Мне хорошо с тобой, Тонечка, – неожиданно теплым голосом сказал он. – А любовь ли это... я не знаю... Никогда не знал... Может быть, поэтому так и не женился, хотя давно пора по всем показателям. Женщины всегда требовали от меня это самое «люблю», а я не говорил, и они уходили, разочарованные и обиженные, будто я их обманул: поманил конфеткой, а вместо нее сунул в руки пустой фантик.

– Хочешь сказать, что никогда не бросал женщин сам? – осторожно спросила я.

– Нет, не хочу... Всякое бывало...

– А что эти женщины? Неужели они не боролись...

– За что?

– За тебя... за любовь...

– Говорю же, Тонечка, всякое в моей жизни было, но к чему это вспоминать, когда теперь у меня есть ты!

– Я такая же, как все! – уже довольно зло выкрикнула я.

– Ну не-е-ет... – протянул он. – Не такая. Как ты себя называешь? Волчицей? А разве Волчицу интересует, любит ли ее Волк? Она всегда уверена в своем партнере. В противном же случае может запросто перегрызть ему горло.

– А если я перегрызу?

– Я дорого продам свою жизнь...

Ярко-карие глаза Феликса опять оказались против моих. В зрачках плясало алое пламя и уже не гасло, а разгоралось сильней и сильней. Мои ноздри тревожил горьковатый запах его кожи. И мне мгновенно сделалось жарко и сладостно-больно. Никакие кладбищенские воспоминания уже не имели власти надо мной. Я должна была освободиться от этой боли, выплеснув жар и полностью растворившись в этом человеке, став его неотделимой частью. Момент истины еще не настал. Нет... не так... Сейчас истинна была одна лишь любовь, которую я испытывала к Феликсу вопреки всему: страхам, подозрениям и неизвестности.