Ирина Степановская - Тем, кто не любит Страница 13

Сам не понимая теперь, чего хочет в жизни, Вячеслав Серов ненавидел жизнь по распорядку, принятую в семье его жены. У тех было строго установленное время подъема, принятия пищи и отхода ко сну. Когда Слава засиживался с книгой или журналом за полночь, его жена вставала и выключала свет.

– Бай-бай пора маленьким мальчикам! – говорила она и поворачивала выключатель.

Тогда он уходил в ванную. Закрывал дверь на задвижку и включал воду. Шум воды успокаивал его и придавал мыслям философское направление. Пока Серов успокаивал себя, его жена успевала заснуть. Тогда он снова включал свет в кухне и читал, сколько хотел. Спорить можно было с кем угодно, только не с ней.

– Ну не будет же мальчик отрицать пользу режима? – широко раскрывала она голубые глаза, и Вячеславу не хотелось говорить жене, что, несмотря на строгое соблюдение режима, к тридцати годам она превратилась в рыхлую неопрятную курицу и вот уже несколько лет, как он не хочет ни говорить с ней, ни спать.

Вообще-то с Лилькой можно было поговорить – о пользе правильного питания, о том, как трудно быть женщиной, о том, как много на свете разных опасностей и болезней. Нельзя затрагивать было две темы – это обычно заканчивалось сморканием и слезами: о роли ее папы в жизни их семьи и о воспитании сына. Славик не затрагивал этих тем. За «папочку» он вообще был спокоен, несмотря на смутные времена, тесть с завидным постоянством пересаживался из одного начальственного кресла в другое. Что касается сына – тут сотрясать воздух было тем более бесполезно, он все равно ничего не мог изменить. Серов уходил от этих тем. По-прежнему много времени он проводил в больнице, довольно часто навещал мать, а временами напивался с институтским другом Валеркой – теперь тоже хирургом, но полостным, из военного госпиталя, – напивался так, что не мог вечером добраться до дома.

У него сильно испортился характер. Он стал ворчлив, мешковат и выглядел старше своих лет. А однажды сделал глупому подростку в метро какое-то замечание с такой яростью, что за подростка вступились пассажиры. Вспетушившийся подросток вспылил в ответ, и Славик уже представил себе удовольствие, с каким размажет его по стене вагона, но вдруг посмотрел на себя как бы со стороны. И вдруг понял, что должен прямо сейчас что-то изменить в своей жизни. Он вышел из поезда, вообще вышел из метро на какой-то ненужной и плохо знакомой ему станции и долго курил на улице. Больше его жизнь так продолжаться не может. Иначе он сопьется, превратится в старого брюзгу, в одутловатого пьяницу или повесится. И он решил завербоваться и уехать куда-нибудь. Хоть на Север.

Бывшая красавица почувствовала развязку и кинулась к отцу в последней попытке удержать мужа. Она просила выхлопотать ему местечко не в суровом, холодном климате Норильска, а где-нибудь за границей – в Африке, в Азии, все равно. Она боялась, что из районов Крайнего Севера он к ней не вернется – слишком суровы там нравы и тяжелы условия. А трудности, как известно, сближают. Никто бы там не помешал какой-нибудь медсестричке увести у Лили мужа. Заграница – другое дело. Не каждый отважится там на амурные похождения – неусыпное око не дремлет, враз можно вылететь с тепленького местечка. Мысли ее были сугубо конкретны и прямолинейны. Папа и тут помог дочке, выполнил ее просьбу. Дело оказалось улажено. Серов понимал, что должен был отказаться. Но, презирая себя за малодушие, согласился под прозрачным предлогом того, что обучать других гораздо полезнее для общества, чем делать какую-то, пусть и сложную, работу самому. Недовольный собой, и женой, и тестем, и совсем уж ни в чем не повинной тещей, он выучил французский язык и уехал преподавать глазные болезни в Лаос. Вот там, в Лаосе, Вячеслав и познакомился с Наташей Нечаевой…

Пейзаж за окном изменился, стал более плоским. Славик Серов уже давно миновал Тверь. Он решил остановиться перекусить. В придорожном кафе из горячих блюд были только котлеты и макароны. На улице кавказец в несвежем фартуке готовил мангал для шашлыков. Дрова на этом ритуальном костре еще только начали разгораться. Зато на улице, вдоль дороги, царило неведомое ранее изобилие. Около булочек с сосисками, политыми томатным соусом из грязноватых банок, красовалась надпись на чистейшей кириллице: «Хот-доги». Какой-то чернобровый за кассой лениво считал деньги и даже не взглянул на Серова. Тот тоже не захотел вступать с ним в переговоры и повернул к другому киоску.

Пока он рассматривал вакуумные упаковки с ненатурально розовой колбасой и желтые кирпичи вязкого сыра, ко входу в магазинчик подрулила бабка с корзинкой зеленых мелких яблок и свежей зелени. Пучок укропа разрешил сомнения Вячеслава Сергеевича. В придачу к нему он купил в киоске круглую булку, пачку крабовых палочек и плоский пакетик майонеза.

На улице под покосившимся зонтиком-тентом, среди крошек и пивных луж на пластмассовой крышке стола пировала компания мух. Из граненого стакана выглядывали ненатуральные сиреневые цветы. Вячеслав Сергеевич поискал глазами другое место, но дальше располагался сомнительный терем-теремок на площадке, возле которого раположились сразу три огромных внедорожника, а с другой стороны стоял закрытый газетный киоск. Выцветшие обложки за стеклом представляли полуголых девиц на все вкусы и случаи жизни. Славик скользнул по их выпученным губкам и бюстам равнодушным взглядом и вернулся в машину.

Ел он прямо за рулем, подстелив на колени месячной давности «Московский комсомолец». Ему хотелось шашлыка, или рыбы, или, на худой конец, жареных пирогов с картошкой, но здесь ничего этого не было, и пришлось жевать с укропом холодные крабовые палочки, бледные, как ноги покойника. Серов с удовольствием выпил бы кружку пива или бокал вина, но за рулем он этого себе не позволял и ел поэтому всухомятку.

Пока он сидел, зона хорошей погоды улетучилась назад к Москве, и небо стащило с себя лазоревый сарафан, поменяв его на унылую мышиную шкурку. Первые мелкие капли дождя стукнули в ветровое стекло.

– Ну, это вообще-то не дождь! – сказал Вячеслав Сергеевич вслух сам себе и улыбнулся, вспомнив далекую тропическую страну и тот день, когда он впервые увидел свою будущую вторую жену.

5

Изысканно-прохладное балтийское лето обычно устанавливается в Санкт-Петербурге к концу июня. Не обмануло оно и на этот раз. Мало того, оно еще и порадовало Наташу тем, что на второе утро после ее приезда в Северную столицу во всем городе одновременно – во всех парках и садах, вдоль набережных и по бокам улиц, – бурно зацвела липа, и ее медовый аромат заполнил собой город. Этот запах ворвался в открытое Наташино окно, закружил, завертел сладостным преддверием счастья. И благодаря этому аромату забылось предательство – что оно, первое было, что ли? Исчезло ощущение потерянности, и, наоборот, пришла уверенность в себе, уверенность в том, что она вызывает интерес, в том числе и у мужчин. Другое дело, что мужчины Наталье Васильевне не нравились: мерзкий темный человек, мучающий ее, был мужчиной. Но, по крайней мере, в этот вечер аромат лип вызвал у Наташи приподнятое настроение – смутно в памяти замелькали воспоминания о том счастливом времени, когда надежды делали действительность менее противной, родители давали ощущение защиты, а тело было легким. Ах, каким же легким было тело!