Лейла Мичем - Знак розы Страница 13

После обеда Мэри отправилась к матери, чтобы изложить аргументы в защиту отца. Она обнаружила Дарлу лежащей в шезлонге в комнате, которую та прежде делила с супругом. Золотистые волосы выбились из высокой строгой прически и рассыпались по плечам. Послеполуденное солнце лило тусклый свет сквозь прозрачные желтые портьеры. Мэри задумалась над тем, почему мать надела бледно-лиловое домашнее платье. Черного платья и шляпы нигде не было видно; исчезли и поминальные цветы. Чуть раньше, встретив Сасси, спускавшуюся по лестнице с охапкой еще свежих гирлянд, Мэри с содроганием поинтересовалась:

— Что все это значит?

— А на что это похоже? — мрачно ответила экономка. — Клянусь, у меня такое чувство, будто здесь больше никогда не будет так, как прежде.

Мэри охватили недобрые предчувствия, когда она остановилась на пороге, с тревогой глядя на мать, лежащую в шезлонге. В чертах ее алебастрового лица и напряженной позе ощущалось отчуждение. Прежние тепло и живость покинули Дарлу. Перед Мэри лежала незнакомая женщина в бледно-лиловом домашнем платье.

— Ты спрашиваешь, что еще он мог сделать? — повторила Дарла Мэри. — Я скажу тебе, моя дорогая доченька. Он мог любить меня сильнее, чем свою землю. Вот чтоон мог сделать.

— Но, мама, ты бы продала ее!

— О да, это большой недостаток, — продолжала мать, словно не слыша ее. — Он мог бы, по крайней мере, справедливо разделить наследство между сыном и дочерью. Та полоска, что досталась Mайлзу, почти ничего не стоит. Каждую весну ее заливает водой.

— Тем не менее это часть Сомерсета, мама.

В самом худшем случае, — тем же мертвым голосом продолжала Дарла, — Вернон мог бы принять в расчет мои чувства и подумать, как будет выглядеть в глазах наших друзей тот факт, что он оставил благополучие своей супруги на усмотрение дочери.

— Мама...

По-прежнему не открывая глаз, Дарла сказала:

— Любовь твоего отца была моим главным сокровищем, Мэри. Это большая честь - стать его женой, быть выбранной из всех тех женщин, на которых он мог жениться, а ведь среди них были и красивее меня...

— Ты самая красивая, мама, — прошептала Мэри, давясь слезами.

— Его любовь дала мне жизнь, положение, имя. Но теперь мне кажется, что это было лишь притворство. После смерти Вернон отнял у меня все.

— Но, мама...

Голос Мэри дрогнул и сорвался. Слова упрямо не шли с языка, потому что в глубине своего шестнадцатилетнего сердца она знала, что мать права.

Мэри, которая уже тогда не терпела слабости, едва ли могла винить мать за то, что та чувствовала себя разбитой и опустошенной. По щекам девушки текли слезы, когда она опустилась на колени рядом с шезлонгом.

— Папа не хотел сделать тебе больно, я знаю, не хотел.

Она положила голову матери на грудь, но даже в тот момент, когда ее слезы орошали бледно-лиловое платье, в глубине души Мэри радовалась тому, что Сомерсет достался ей, и она поклялась, что, каких бы усилий ей это ни стоило, она никогда не расстанется с плантацией. Никогда. Она придумает, как помочь матери, станет работать не покладая рук, чтобы та и впредь могла носить шелка и атлас, которые очень любила. Сомерсет будет большим и могущественным, а фамилию Толиверов станут уважать настолько, что никто и никогда не осмелится отпустить какую-либо колкость в адрес матери. А потом, спустя некоторое время, окружающие забудут о предательстве Вернона Толивера и поймут, что он правильно распорядился своим наследством. Все увидят, с какой любовью и уважением относятся к Дарле Толивер ее дети и внуки, и боль исчезнет навсегда.

— Мама?

—Я здесь, Мэри.

Но шестое чувство подсказывало девушке, что Дарла уже никогда не будет той женщиной, которую знали они с Майлзом. Мэри отдала бы все на свете, только бы вновь увидеть мать красивой и счастливой или пусть даже скорбящей. Все на свете, кроме Сомерсета, поправила себя Мэри и пришла в ужас от этого открытия.

И ее вдруг до глубины души пронзило чувство утраты, столь же невыносимое, как и в то мгновение, когда рука отца выскользнула у нее из пальцев.

— Мама! Мама! Не оставляй нас, не оставляй!

Девушка, находясь на грани истерики, заплакала, вцепившись обеими руками в неподвижную фигуру.

В тот вечер, сидя в закатных сумерках в гостиной, Мэри почувствовала, что кто-то наблюдает за ней, стоя в дверях, обтянутых черным крепом. Это оказался Перси Уорик. На его неподвижном лице застыло серьезное выражение, которое она привыкла истолковывать как неодобрение. Должно быть, Майлз уже успел рассказать ему и Олли о завещании и, без сомнения, они разделяли мнение ее брата.

Неразлучная троица - Майлз Толивер, Перси Уорик и Олли ДюМонт. Во время похоронной службы трое друзей привлекли внимание Мэри. Как же они были не похожи друг на друга: невысокий и пухленький Олли, Майлз - неисправимый оптимист, высокий, стройный, честный, настоящий рыцарь, ожидающий повода обнажить меч. И Перси, самый высокий и красивый из них, сдержанный и рассудительный... Аполлон, наблюдающий за ними. Мэри ощутила укол зависти. Как здорово было бы испытать чувство дружбы, которая связывала их. А ее друзьями были лишь отец и дед.

Я могу войти? — спросил Перси, и в густых летних сумерках его голос прозвучал раскатисто и гулко.

Это будет зависеть от того, что ты хочешь сказать.

Ее слова вызвали у него на губах знакомую насмешливую улыбку. Мэри и Перси никогда не разговаривали. Они состязались. Это началось пару лет назад, когда мальчики приезжали домой на каникулы из Принстона. Как Майлз и Олли, Перси закончил учебу в июне, а потом поступил на работу в лесозаготовительную компанию отца.

Перси коротко рассмеялся и шагнул в комнату.

Ты все так же остра на язычок, едва только речь заходит обо мне. Полагаю, ты не хочешь зажигать свет?

— Ты полагаешь правильно.

«Как же он красив», — с тоской подумала Мэри. Сумерки лишь подчеркивали блеск его светлых волос и бронзовый оттенок кожи. Перси проводил много времени на открытом воздухе, и это было видно по его подтянутой мускулистой фигуре. Там, на востоке, у него было много девчонок, которых Мэри представляла... фарфоровыми куколками. Она слышала, как Майлз и Олли подшучивали над победами Перси в сердечных делах.

Мэри приняла прежнюю позу, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза.

— Майлз уже вернулся? — Ее голос был хриплым от горя и усталости.

— Да. Он поднялся наверх с Олли, чтобы навестить твою мать.

— Полагаю, мой брат рассказал тебе о завещании. Ты этого не одобряешь, разумеется.

— Разумеется. Твой отец должен был оставить дом и плантацию твоей матери.