Татьяна Туринская - Сюрприз в бантиках Страница 13

Толкнув Вадима на дверь, набросилась на него хищницей. Хотелось разодрать рубашку в клочья, хотелось продемонстрировать будущему мужу, как неудержима она в сексе. Однако в последнюю минуту все же решила соблюсти хотя бы некоторые приличия: в конце концов, время еще детское, почему бы им после всего не выйти к остальным и не сообщить радостное известие о том, что начальница в ближайшее время планирует поменять фамилию? Да и есть наверняка захочется — Наташа всегда после секса испытывала просто дикий, животный голод. А потому рубашку расстегнула почти аккуратно. Правда, одна пуговица все-таки отлетела, но это уже не Наташина вина — жена не позаботилась пришить покрепче.

Распахнув рубашку, она впилась зубками в его грудь. Не сильно, только подзадорить. Пожалуй, напрасно — мальчик и без того был уже разогрет до полной готовности: сгреб ее в охапку, дотащил к столу, повалил на него. Не без труда сорвал платье — ткань струилась, цеплялась за повлажневшее тело. Принялся нетерпеливо дергать бюстгальтер.

Наташа усмехнулась про себя: как он предсказуем! Предвидя его торопливость, она заранее все продумала. Специально надела бюстгальтер с застежкой впереди. Один щелчок, и лишний в данное мгновение предмет туалета полетел в произвольном направлении. Бахарев жадно, словно изголодавшийся младенец, припал к освободившейся груди.

Цель была практически достигнута — Наталья Петровна на планировании всевозможных акций собаку съела. Оставалось самое главное, но это уже мелочи — с такого крючка мальчику не сорваться. Но и одетым его оставлять негоже. Любовь так любовь — прочь одежду.

Пока Бахарев наслаждался ее восхитительной грудью — и не только грудью, Наталья с гордостью демонстрировала свое тело, недаром же по три раза в неделю надрывалась на тренажерах — она принялась за его брюки. Чуть замешкалась с крючком — тот все цеплялся за что-то, словно не желая сдаваться. Молния расстегнулась, как и положено, на раз. И тут ее пальцы нащупали нечто странное. Немножко не то, что ожидали. Вернее, то, что она ожидала обнаружить, было на месте, и даже в полной боевой готовности. А вот это что?

Брюки сползли вниз, и Наталья Петровна, не сдержавшись, истерически захохотала.

— Это что?

Она так безобразно тыкала пальцем во всем известном направлении, и хохотала так оскорбительно, что Бахарев мгновенно очнулся. Видеть себя не мог, но чувствовал, что в буквальном смысле сгорает от стыда. Как он только умудрился забыть об этом чертовом "противоугонном устройстве"?! Уже сообразив, над чем смеется Чуликова, зачем-то опустил взгляд, будто не знал, что увидит.

Поразительно, но в лунном свете, скудно освещавшем кабинет через незащищенное шторами окно, трусы казались еще чудовищнее, чем при дневном освещении. Даже сумрак не приглушал вульгарной яркости ткани, щедро улепленной разнообразной формы и расцветки бантиками.

Бахарев стоял дурак дураком — в потрясающе-идиотских трусах почти до самого колена, из широченных штанин выглядывали худые, мертвенно-белые в лунном свете ноги, ступни запутались в свалившихся штанах. На этом весьма живописном фоне шикарный кружевной бант с кончиками, завивающимися спиралью, смотрелся венцом творения.

Еще никогда в жизни Вадим не чувствовал себя таким посмешищем. И так ли важно, что опозорился он не перед кучей народу, а всего лишь перед одной Чуликовой. Конечно, он мог надеяться на то, что кроме нее о его позоре никто не узнает. Однако это было слабое утешение. Достаточно было того, что кто-то чужой, посторонний, кто-то кроме родной до умопомрачения Юльки, стал свидетелем его жуткого унижения. Расскажет Чуликова кому-то, не расскажет — в данную минуту было не так уж важно. В это мгновение им владела одна мысль, глобальная как вселенная, и простая как амеба: как, как он мог оказаться в столь дурацком положении? Черт с ними, с трусами, с этим чертовым "противоугонным устройством"! Важнее было не то, что кто-то, дико хохоча, тычет пальцем в его причиндалы, украшенные дурацкими бантиками, а то, как он вообще мог оказаться в этом кабинете наедине с ненавистной Чуликовой? Как позволил ей затащить себя туда с вполне определенной целью?! И не просто знал, для чего его туда ведут, как бычка на веревочке, но и сам хотел того же всеми фибрами души.

Да что там, какая душа, какие фибры? Не душой он хотел, не фибрами. Другим местом. Мозгом. Нижним. Тем, кому совершенно добровольно передал функции управления собственной личностью. Господи!.. Это ж надо быть таким идиотом?! Вроде не так много выпил. Или много? Какая разница, даже если очень много — это ни в коей мере его не оправдывало.

Или во всем виновато воздержание? А значит — Юлька? Ее беременность? Их будущая малышка?

Ну нет. Сваливать свою вину на еще не родившуюся дочь — это уж совсем никуда не годится. И Юлька тоже не виновата — в конце концов, это Бахарев сделал ее беременной. Нет, если уж кто и виноват в этой ситуации, так только сам Вадим, и никто другой. Даже Чуликова, как бы ни хотелось ему сейчас прибить ее за этот издевательский смех, за безжалостный указующий перст, нацеленный в хаотичное нагромождение разноцветных бантиков — виновата только в том, что спровоцировала его. Во всем остальном, как ни хотелось, а претензии предъявлять было не к кому. Сам, только сам во всем виноват. В конце концов, насильно его Чуликова сюда не тащила. И танцевать с ней не заставляла. Никто никого вообще не приглашал, все вышло совершенно спонтанно: вопрос, обжегший не только ухо, но и все нутро Бахарева (кстати, о чем она спрашивала?), музыка, как назло заигравшая именно в это мгновение проклятущий медленный танец, сближение тел, уставших от воздержания — Наталья-то Петровна, поди, тоже оголодала без мужа, как и Вадим…

Если бы только не ее хохот. Злой, насмешливый, такой унизительный… несмотря на позор, Бахарев все еще помнил, как несколько мгновений назад сгорал от нетерпения. С какой жадной ненасытностью целовал ее грудь. А грудь и впрямь была красивая — он только теперь ее разглядел. В меру полная, округлая, молочно-бледная в блеклом свете луны, с вздернутыми пуговками сосков. Припасть бы к ней еще раз, как тогда: бездумно, безоглядно. И сама она, паршивка, была на редкость хороша. И даже широковатые скулы, еще резче обозначившиеся из-за смеха, в эту минуту, казалось, нисколько ее не портили, а лишь подчеркивали шарм, индивидуальность. Как он раньше не понимал, что Наталья Петровна — не ширпотреб, штучный товар. Эксклюзив. А потому и не могли у нее быть узкие, безликие скулы. Скупое освещение играло на нее: сейчас она выглядела куда моложе, чем обычно. Тоненькая, голенькая, такая аппетитная в одних только кружевных трусиках, с маняще подпрыгивающими в такт смеха грудками…