Тобой расцвеченная жизнь (СИ) - Евгения Бергер Страница 13

То был без преувеличения лучший мой день за последние полгода: я провела его рядом с человеком, о встрече с которым мечтала все эти годы… Мы делали обычные дела: закупались в магазине, раскладывали закупленное по кухонным шкафам, перестилали постель его матери, стирали… разговаривали — но все это было одинаково чудесно. Я подумала тогда, что рада случившемуся с фрау Штайн… Потом одернула себя: нельзя такому радоваться, но я все равно была рада, что нахожусь в этом доме рядом с Патриком, а это было бы невозможно, пребывай суровая фрау Штайн в своем прежнем здоровом состоянии.

Должна ли я после этого считать себя плохим человеком?

Я не знала тогда… и не знаю сейчас.

После того дня мы с Патриком как-то сблизились: каждый раз после его возвращения с работы, мы подолгу беседовали на лужайке за домом — Патрик поставил там стеклянный столик и два плетеных кресла с высокими спинками — в один из таких вечеров он рассказал мне про своих отца и сестру.

— Они теперь живут в Регенсбурге, у отца там своя практика… и новая жена.

— О, — я не знала, что на это ответить. — Я слышала, что… но…

— Ну да, — произносит Патрик с горечью в голосе, — весь город, должно быть, судачит об этом: в маленьких городках всегда так… Это случилось, примерно, с год назад: отец просто пришел однажды и заявил, что уходит от нашей матери, мол, он, видите ли, полюбил другую… — И насмешливо выплевывает: — Ему шестьдесят. Какая тут к черту любовь? Ты веришь в подобное?

Я верю, но молчу — не хочу распалять его еще больше.

— Как оказалось, они с той женщиной познакомились на каком-то медицинском симпозиуме в Нюрнберге, сразу же друг другу понравились и… любовь-морковь, лямур тужур. Бред полный! Отец продал свой стоматологический кабинет здесь, в Виндсбахе, и перебрался к ней в Регенсбург… Теперь они работают вместе. Ненавижу думать об этом! — он ударяет кулаком по подлокотнику кресла. — Нет, я, конечно, понимаю, что мама далеко не ангел, но, Ева, они прожили вместе тридцать лет… тридцать гребаных лет, а он взял и влюбился в другую? Влюбился в шестьдесят, а я, представь себе, и в тридцать толком не знаю, что это за зверь такой — любовь… — И шипящим полушепом признается: — Ненавижу это гадкое слово… От него словно горечь на кончике языке. Хочешь еще конфету?

Я не отказываюсь и долго, примерно с четверть вечности, шебуршу ее блестящей оберткой, заглушая собственные грустные мысли. А потом наконец интересуюсь:

— А Беттина, твоя сестра… ее ведь, кажется, так зовут… она, выходит, перебралась в Регенсбург с отцом?

Мужчина в соседнем кресле невесело улыбается — так бы и разгладила пальцем глубокую складку на его слегка нахмуренном, высоком лбу.

— Беттина не оправдала маминых ожиданий, — отвечает он мне все с той же невеселой полуулыбкой, от которой у меня всегда екает сердце, — она, видишь ли, тоже влюбилась… в парня из Камеруна. Можешь сама догадаться, насколько это «обрадовало» нашу мамочку… «Что, чернокожий парень, да в своем ли ты уме, девочка моя?» И так далее в том же духе. В итоге сестра собрала вещи и перебралась к отцу… А через месяц после этого у мамы случился первый удар.

— А они знают о ее состоянии?

— Конечно, знают: сестра приезжала сразу после случившегося — отец отделался телефонным звонком. Я его даже по-своему понимаю, но простить не могу… Если бы не он, кто знает, возможно, мама не была бы сейчас в этом полуживом, вегетативном состоянии…

И тогда я признаюсь:

— А мы с ней общаемся. Она любит, когда я читаю ей местные газеты и романы о любви.

Патрик смотрит на меня удивленными глазами.

— Мама любит любовные романы?!

— Да, это ее маленький секрет. Будет лучше, если ты не станешь распространяться на этот счет…

Теперь он улыбается по-настоящему, яркой и задорной улыбкой — я радуюсь, что раскрыла ему секрет его матери.

— Вот уж никогда бы не подумал, — только и произносит он. — Это как узнать, что все хищники разом заделались вегетарианцами…

И мы с ним хихикаем, словно дети.

— А еще я нашла у вас на чердаке швейную машинку… — Сама не знаю, почему говорю это, но мне вдруг захотелось признаться: одной маленькой тайной меньше — достаточно и той единственной, самой крупной, что свинцовой гирей лежит на моем сердце.

— Я и не знал, что у нас есть нечто подобное, — произносит мужчина, и я рада, что он не акцентирует внимание на моем незаконном проникновении на свой чердак. — А ты умеешь шить?

— Да, меня научила моя… мама.

— Здорово, — тянет Патрик с задумчивой интонацией, а потом задает вопрос, который я боялась больше всего: — А где живет твоя мама? Ты никогда о себе не рассказываешь.

Я не знаю, где моя мама…

— В Штутгарте. Она отлично вышивает крестиком…

Вот о чем я, спрашивается, говорю: вышивает крестиком… Мысленно стону я и награждаю себя парочкой мысленных же оплеух.

— Ты не против, если я стану пользоваться машинкой… время от времени? — это я пытаюсь увести разговор от болезненной для меня темы.

— Да нет, не против, пользуйся, сколько хочешь. — Патрик откидывается на спинку стула и бросает на меня странный взгляд. Даже если моя уловка слишком прозрачна для него — рада, что он слишком тактичен, чтобы допытываться до сути моих увиливаний… За это я почти лю… благодарна ему. Спасибо, Патрик!

Через пару дней после этого разговора Патрик возвращается с работы раньше обычного: я слышу только хлопок уличной калитки и шум велосипедных шин по дорожке за домом — а потом он словно растворяется в воздухе… Четыре часа дня. И весь последующий час я пребываю в странном нервическом состоянии: хочу пойти и узнать, куда он пропал… Чем занят… о чем думает… Почему не зашел навестить свою мать… меня?

Наконец я откладываю шитье в сторону — три метра тонкого льна, из которого хочу сшить себе летнее платье — и выхожу на улицу: Патрика нигде нет, но я знаю, что за домом у гаража у него оборудована небольшая мастерская (знаю, потому что в одиннадцатилетнем возрасте могла часами просиживать там, наблюдая за его работой) и потому иду в том направлении. Я полагала, он совсем забросил плотничать, и одна мысль об обратном — наполняет меня радостью.

Дверь мастерской, действительно, распахнута настежь, и я слышу