Ширли Конран - Кружево. Дорога к дому Страница 14

– Нет, дорогая, не могу же я менять своего адвоката! – в ужасе заявила мать Кейт. – Если бы я сейчас так поступила, я уже никогда впредь не смогла бы взглянуть ему в глаза.

В ту ночь Кейт проснулась от сильных судорожных болей и обнаружила, что лежит на мокрой, пропитанной ее собственной кровью простыне. Тоби срочно повез ее в больницу Святого Георгия, и там четыре часа спустя ему сказали, что у его жены произошел выкидыш.

Потом Тоби сидел возле постели Кейт и утешал ее, часами держал ее руку в своей, а она лежала, совсем обессиленная, и не произносила ни слова. Тоби даже притащил ей огромную вазу голубых гиацинтов. Врач потихоньку посоветовал ему постараться сделать так, чтобы его супруга как можно быстрее забеременела снова.

Тоби так и поступил.

Но у Кейт снова случился выкидыш.

Три года спустя, 6 мая 1960 года, когда Энтони Армстронг-Джонс сочетался браком с Ее Королевским Высочеством принцессой Маргаритой, Тоби был на торжественной службе венчания в Вестминстерском аббатстве. Он видел, как высочайшая невеста торжественно и серьезно прошла по проходу собора, а за ней волнами тянулся шлейф белого атласного подвенечного платья от Нормана Хартнелла. Потом он видел, как на приеме в Букингемском дворце эта торжественность и официальность сменились выражением откровенной радости и счастья.

Кейт не была ни на службе, ни на приеме. И не только потому, что к этому времени она уже достаточно хорошо узнала Тоби. Просто она снова лежала в больнице, приходя в себя после уже третьего выкидыша.

Ее навестила Максина, оказавшаяся в эти дни в Лондоне по пути в Нью-Йорк. Кейт лежала одна в очень маленькой палате с очень высоким, окрашенным в светло-зеленый цвет потолком. По стенам палаты тянулись, словно змеи, какие-то трубы и трубочки.

– Бедная малышка! – Максина протянула Кейт целую охапку нарциссов и покраснела, сообразив, что говорить этих слов не следовало. – Что с тобой, моя дорогая? Что все время происходит не так?

Кейт вздохнула и ничего не ответила. В палате слышалось лишь раздававшееся в трубах бульканье и урчание.

– Первые два выкидыша произошли один на двадцать восьмой, а другой на двадцать седьмой неделе. А этот случился на тридцать второй, и ребенок родился мертвым. – Выражение лица у Кейт было отрешенно-печальное. – Ты себе представить не можешь, как это все ужасно и в каком я отчаянии. Начинаются схватки, больно до чертиков, ощущение такое, что вот-вот начнутся роды, – и все это время ты сознаешь, что в конце всех этих мучений будет всего лишь мертвое тельце.

– А есть ли какие-то признаки, по которым можно было бы заранее определить, что что-то не так? Ведь в этом случае ты могла бы лечь в постель и что-то предпринять?

– В самый первый раз у меня началось кровотечение, когда я спала. Потом уже начались болевые схватки, а затем и выкидыш. В больнице меня успокаивали тем, что вывалили на меня статистику, как будто вычисляли какую-то среднюю величину: «Не расстраивайтесь, каждая шестая беременность заканчивается выкидышем, попытайте счастья снова!» Но я знала, что они мне врут, просто чтобы меня успокоить. Я знала, что выкидыши почти всегда происходят еще до наступления четырнадцатой недели… – Она понюхала по-весеннему сильно пахнувшие цветы. – К сожалению, дорогая, у меня нет вазы. Я просила сегодня утром, но почему-то в этих чертовых больницах никогда не бывает ваз.

– Вот черт, и я забыла принести. Надо было купить тебе живой цветок в горшке. – Максина положила нарциссы в раковину, а Кейт тем временем продолжала рассказывать дальше:

– Во второй раз было хуже. Я даже не успела добраться до больницы. Вот ты, например, знаешь о том, что если у тебя происходит выкидыш, то нужно сохранить плод и плаценту, положить их в какой-нибудь таз или пластиковую сумку и привезти в больницу, тогда после анализов тебе смогут сказать, почему случился выкидыш? Вот и я не знала. Слава богу, что хоть вообще-то до врача добралась.

– Да, но почему у тебя все время происходят выкидыши?

– Не думай, что я об этом не спрашивала. В первый раз мне сказали, что плод самопроизвольно отделился от плаценты. Во второй – что у меня слабая шейка матки и она слишком рано расширяется. Прописали мне курс лечения от этого, я его прошла. Но в этот раз все снова повторилось в точности так же. Теперь мне собираются как-то прочистить матку. – Кейт помолчала немного, а потом добавила: – Врачи нам деликатно намекнули, что новых попыток предпринимать не стоит.

Она лежала на спине, бессильно опустив руки поверх простыни, которой была накрыта, голос ее звучал почти безразлично. На самом же деле Кейт чрезвычайно остро и болезненно переживала случившееся. А совет не предпринимать новых попыток она, по мнению врачей, восприняла гораздо хуже, чем воспринимают его большинство женщин. Когда Тоби со слов врачей высказал предположение, что, в конце концов, они могли бы взять приемного ребенка, с Кейт произошла истерика и она кричала, чтобы Тоби никогда, никогда, никогда не говорил ей ничего подобного.

– Не надо так расстраиваться, – утешал ее Тоби. – Ты говоришь так только потому, что еще ни разу не думала над возможностью усыновить или удочерить кого-нибудь.

– Думала! Думала! Господи, да думала же! – Кейт разошлась еще сильнее, и в конце концов в палате появилась медсестра со шприцем в руке, выставившая Тоби за дверь.

Из больницы Кейт возвратилась домой ослабевшая, измотанная и в состоянии беспредельной и непреходящей тоски.

Тоби никак не мог понять причины такого ее состояния и силы ее переживаний. Вот если бы ребенок родился, пожил бы какое-то время, а потом умер – это было бы понятно. Но если он все равно должен был родиться мертвым? Кейт не могла заставить себя ни с кем разговаривать, она хотела быть постоянно одна, но в то же время не хотела быть в одиночестве, и она целыми днями плакала. Тоби утешал ее, как умел, но он не мог постоянно находиться рядом с ней: как раз в это время он заканчивал крупный заказ. По иронии судьбы, это был проект санатория, предназначенного для выхаживания детей, выздоравливающих после тяжелой болезни.

Кейт с грустью наблюдала за тем, как ее груди возвращались к обычному объему. Живот у нее снова обвис, хотя еще месяц назад он был твердым и упругим. Ее опять охватили те же чувства, которые она испытала на похоронах отца, – чувства безвозвратной потери и замешательства.

Что она сделала не так?

Наверняка она что-то сделала неверно. Иначе откуда же эти постоянные разочарования, когда единственное, чего она хочет, это обычного простого человеческого счастья? У других все в порядке; за что же ей-то постоянное наказание?! Почему она не может ощутить себя полноценной женщиной, хотя бы ненадолго?! Кейт решила избавиться от ощущения перманентной опустошенности тем, что целеустремленно и энергично погрузилась в то своеобразное сочетание деловой, светской жизни и развлечений, которое предлагал в те годы лондонский район Челси. Их небольшой дом располагался всего в пяти минутах ходьбы от Кингз-Роуд, и потому не меньше трех раз в неделю Кейт и Тоби заходили пропустить стаканчик в «Герб Маркхэмов», изысканную пивную, оформленную в стиле времен короля Эдуарда, находившуюся рядом с так называемым «Базаром» – небольшим магазинчиком, принадлежавшим Мэри Квант.

«Базар» был чем-то похож на непрерывную вечеринку с бесплатной выпивкой. Самые красивые девушки Лондона таскали сюда своих мужей и любовников. Поскольку в «Базаре» была только одна, притом микроскопическая примерочная, девушки примеряли одежду прямо посреди магазина, и любой прохожий мог любоваться с улицы через витрину открывавшимся ему зрелищем.

Челси стал внезапно модным районом, столь же известным, как левый берег Сены в Париже или Сан-Франциско в Америке. В газетах и журналах всего мира стали писать о его погребках, кофейнях, притонах, где можно было попробовать наркотики, его магазинах мод и манекенщицах. Небольшой лондонский район перестал вдруг быть просто географической точкой на карте и превратился в синоним определенного образа жизни и стиля в одежде. Кейт нравились те новые, возбуждающие импульсы, что шли с Кингз-Роуд в мир моды, дизайна, шоу-бизнеса; ее восхищали новые веяния в манере одеваться, и она носила короткие облегающие блузки с высоко поднятой грудью, сшитые из серой фланели, и белые гольфы с ярко-красными виниловыми сапогами. С кричащим, нарушающим все устоявшиеся представления пальто из черной кожи она могла надеть что-нибудь темно-фиолетовое или, наоборот, рыжее. Ее меховые шляпки были примерно той же величины, что и шапки гвардейцев, несущих караул возле Букингемского дворца. Внешне она выглядела как обычная девушка из Челси: девочка что надо, от которой обалдеть можно, уверенная в себе, вся при сапогах и черных чулках, идущая в авангарде той молодежной волны, что начинала задавать тон во всем и впервые утверждала в общественном сознании мысль, что вторая половина XX века будет принадлежать молодым (по крайней мере, молодые тогда так думали).