Татьяна Тронина - Мода на невинность Страница 14

– Вот это да!

– Но это было давно, дитя мое, очень давно... Я уже ничего не чувствую, вспоминая о прошлом, – ни сожаления, ни радости... Как будто это было не со мной, а с кем-то другим. Знаешь, я гляжу на плакаты с его лицом – а они ведь висят на каждом углу у нас – и вижу какого-то другого человека, не того, кого я любила когда-то.

– Ну почему же ты позволила увести его! Сейчас была бы мэрской женой, не сидела бы ночами над тетрадками, а в меру сил занималась какой-нибудь благотворительностью...

– Во-первых, я люблю свою работу, – резонно возразила тетушка. – А во-вторых, будь я сейчас его женой, Герман Эрастович, возможно, до сих пор был бы учителем математики в нашей школе. Его жена...

– Твоя соперница, да?..

– Ах, бог с тобой, ни с кем соперничать я не желаю... так вот, она очень энергичная женщина, это она, можно сказать, продвинула его. Не только связями своими, но и умом, советами...

– Ну да... – вздохнула я. – С такими особами невозможно соперничать.

– А я ведь осталась в Тишинске именно из-за него, потому что очень ждала его первое время, – это тоже одна из причин... Потом уж забыла, жизнь засосала, стало страшно менять свою жизнь. Нет, правда, мне здесь очень хорошо! – радостно воскликнула она, но мне ее радость не передалась, я шарила в сумочке в поисках носового платка...

...Днем прошел дождь – настоящий майский, с грозой и страшными черными тучами, но сейчас уже ничто о нем не напоминало, дорога была суха, стремительно, за полчаса испарились многочисленные лужицы на неровном асфальте, лишь одуряюще пахло сиренью – гораздо сильнее, чем обычно.

Я занималась своим любимым делом – сидела на балконе и пялилась на окрестности. На коленях у меня лежала раскрытая книжка, но я ее не читала, «Вешние воды» были лишь оправданием моего безделья. В самом деле, а чем еще заниматься? Телевизор тети Зины ловил лишь три программы, друзей у меня здесь не было, сама тетушка пропадала в школе, вот-вот должны были начаться выпускные...

«Но все лучше, чем в Москве, – сказала себе я. – Там бы я окончательно сошла с ума, там бы меня нашли, там бы мне снова стали резать душу на кусочки, там все напоминает о прошлом, о маме, там... Нет, лучше не вспоминать!»

Старуха Потапова действовала в своем обычном дискретном режиме – она неуловимо появлялась на пороге, словно материализовывалась из воздуха, потом ее неподвижную фигуру можно было увидеть на крыльце, далее она оказывалась посреди двора, затем снова исчезала... Она напоминала мне минутную стрелку на часах – если глядеть не отрываясь, движения ее не заметить, но стоит отвернуться и снова проверить время, как стрелка окажется уже в другом месте.

Загрохотал старый грузовик, остановился напротив, из него вылез Потапов, глава семейства, мужчина мрачный и молчаливый. Был он невысок ростом, но на удивление коренаст, на его плечах могли свободно поместиться еще три головы. Впрочем, и одной хватало с лихвой – круглой, с мясистым лбом, выпирающими надбровными дугами. «Минотавр, – прошептала я, придерживая страницы у книги, с которыми играл ветер. – Он – Минотавр...»

Маленькая Милка, при всей своей кукольной прелести, явно пошла в отца характером – так же молчалива и мрачно-невозмутима... На крыльцо выплыла Люсинда, спесиво посмотрела на меня через дорогу – я тут же уткнулась в книгу, пряча улыбку.

На ней был опять какой-то невероятный пеньюар, в духе мадам Дюбарри – что-то легкомысленное, кружевное, атласное, – тугой атлас переливался при каждом Люськином движении, играл на солнце... Люська была примерной женой, она истово выполняла супружеский долг – встречала своего Минотавра после работы при полном параде, поливала его бычью шею водой из ведра, тут же на веранде разливался огненный борщ в тарелки, доставалась литровая банка сметаны из погреба...

Появилась и Милка, но в обеде она принимала участие символическое.

– Ешь! – свирепо заорала Люська, тыча ей в лицо ложку с жирным борщом. – Ешь, дрянь такая, ты меня в гроб вгонишь!

Минотавр строго посмотрел на жену, и та моментально замолчала...

– Ага, ты опять здесь! – услышала я знакомый голос. Инесса вышла на балкон, покурить.

– Добрый вечер! – вежливо сказала я.

– Добрый, добрый... Что, наблюдаешь семейную сцену? – шепотом спросила она, едва кивнув по направлению к соседнему дому. – Очень колоритное семейство.

– А что еще делать?

– Да, мне тоже скучно... – Она потянулась, как кошка, в легком темно-вишневом платьице, зевнула, показав идеальные острые зубы. «Безупречна, – подумала я машинально, – безупречна во всем...»

– Что же делать? – машинально повторила я свой риторический вопрос.

– В редакцию сегодня не пошла – ничего срочного, номер уже сверстан, Владимир Ильич уехал в Германию на недельку, и вообще... Пойдем-ка сходим в парк. Ты была в нашем парке?

– Да, кажется... Там, где карусели, шашлык жарят? – задумчиво пробормотала я.

– Это новая часть, я ее не люблю, – с вдохновением возразила Инесса. – Значит, в старом парке ты еще не была.

– Сейчас, я только переоденусь...

Странно, но при всей своей неприязни к этой женщине в ее присутствии я чувствовала какое-то возбуждение, словно часть той энергии, что кипела в ней, передавалась в меня. Рядом с ней хотелось ощущать себя такой же блестящей и привлекательной.

Я скинула с себя старый тети-Зинин халат, в который пряталась, как в кокон, – полная отрешенность от внешнего мира, будто лохматая махровая ткань была прочнее бетона, и достала из скрипучего шифоньера свое любимое голубое платье. Я редко надевала его, помнится, последний раз это было в прошлом году, еще до маминой смерти, в те короткие дни, когда она особенно хорошо себя чувствовала – кто знал, что перед самым концом бывает такой прилив сил, но мне было так хорошо тогда, я радовалась за маму и не боялась носить светлую одежду...

– Какая ты хорошенькая! – улыбнулась Инесса, когда мы встретились с ней на крыльце. – Со мной не боишься заблудиться?

– Что за глупости... – насупилась я, вспомнив свое недавнее путешествие по Тишинску, которое закончилось столь бесславно, и, если б не ехидная мадам Молодцова...

– Да, ты хорошенькая, – утвердительно кивнула Инесса, безо всякого стеснения рассматривая меня. – Идем же... Десять минут на автобусе или полчаса пешком?

– Пешком.

Солнце, несмотря на вечер, было еще высоко, на миг мне даже показалось, что свежий ветер пахнет близким счастьем.

– Я сразу увидела, что ты милая девочка, – болтала Инесса, шагая чуть впереди. – Только ты не хочешь никому это открывать. Вечно в чем-то темном, неопределенном, волосы небрежно заколоты, светлая, без контуров, помада, личико сонное и несчастное.