Селеста Брэдли - Семь грехов куртизанки Страница 14

И даже не повеселюсь как следует.

Глава пятая

Лондон, 1813 год

В мерзко обставленной столовой моих мерзких родственников.

Я Офелия Харрингтон, не отличаюсь импульсивностью. Более того, я горжусь своей логикой и предусмотрительностью.

В свете вышесказанного очень трудно понять, почему я вдруг запустила тарелкой с говядиной в стену столовой.

Все присутствующие, как сидевшие за столом, так и прислуживавшие им, замерли, шокированные моими действиями. Все взгляды устремились к коричневым маслянистым потекам сока, стекавшим по узорчатым обоям. Последний ломтик говядины, более упрямый чем остальные, наконец тоже сдался. Он сполз по стене и присоединился к собратьям, сгрудившимся на полу посреди осколков фарфора с голубой росписью.

Останется пятно.

Я закусила нижнюю губу, пытаясь удержать истерический смех там, где ему и положено было остаться. Потом, пара за парой, все глаза обратились на меня. Головокружительная вспышка абсурдности потухла, не оставив мне ничего, кроме ярости и крошечного тошнотворного сожаления.

Я задрала подбородок и встретила взгляды тети и дяди. Мясистое лицо дяди Уэбстера с каждой минутой становилось все краснее. Он раздраженно швырнул салфетку на стол.

— Неблагодарная девчонка! — Дядя встал и обратил испепеляющий взгляд на жену. — За нее отвечаешь ты, тебе и унимать ее. А я поеду в клуб, где еда остается на тарелке, а не на чертовой стене.

Сердито крякнув напоследок над одинокой горкой не прожаренной говядины на ковре, дядя Уэбстер прошествовал вон из комнаты.

Тетя Берил остановила на мне мрачный взгляд.

— Несносное дитя!

Я сложила перед собой дрожащие руки и попыталась сдержать краску стыда, которая начала быстро разливаться по моей светлой коже. Разумеется, это было бесполезно, и я перестала обращать внимание на свои пылающие щеки.

— Тетя, я не ребенок. Мне восемнадцать, и закон позволяет мне самой выбирать мужа.

Или вообще его не выбирать, но вслух этого лучше не говорить. Вареный картофель без говядины вряд ли сойдет за сносный ужин, зато из него могут выйти удобные метательные снаряды, а я никогда не видела тетю такой разъяренной.

Ее холодные глаза сузились.

— Мы — твои опекуны. Ты сделаешь, как велено, и выйдешь замуж за лорда Малкольма Эшфорда.

— Но я его не знаю!

Тетя только отмахнулась в ответ.

— Его все знают. Он именит и богат, и к концу лета его активы разительно улучшат деловые перспективы твоего дяди.

Правда выплыла наружу. Мне стало дурно от этих прагматичных рассуждений. Когда затрагивались деловые интересы дяди Уэбстера, взывать к лучшим чувствам опекунов было бесполезно. Дяде приятно было мнить себя джентльменом, но все свои средства он вкладывал в торговлю, надеясь еще и разбогатеть. Тетя Берил держала красивый и солидный дом (по крайней мере на взгляд стороннего наблюдателя), но располагала при этом весьма скромным бюджетом. Ее неутомимость была бы достойна восхищения, если бы не тот факт, что вся энергия без остатка тратилась на поддержание собственного статуса в обществе. Более того, тетя с дядей были жестокими и взыскательными хозяевами, которые постоянно задерживали слугам жалованье, а то и вовсе его не платили.

Пожалуй, мне повезло, что к моему небольшому наследству не мог прикасаться никто, кроме меня.

Если только я не выйду замуж. В противном случае оно, разумеется, перейдет в собственность моего мужа.

Но если этот жених такой богач, что ему проку от моих скромных шести сотен фунтов? Хороший дом за такую сумму и года не продержишь.

— Тетя, вам не кажется, что мне следует хотя бы увидеть его для начала? В конце концов, я англичанка, а не какая-нибудь дочь Индии! У нас никто не выходит замуж не глядя.

Тетя Берил, которая не сумела бы найти Индию на карте, помрачнела, словно туча. Она не любила, когда ей указывали на ее невежество.

Я забеспокоилась. Моих родственников нельзя было назвать образованными людьми, на мой взгляд, во всяком случае. Они не знали о мире ничего, кроме своих общественных чаяний и погони за богатством. В этих стенах не говорили о философии, здесь вообще не звучали никакие интеллектуальные беседы. Одобрялись только сплетни и разговоры о торговле, а меня нисколько не интересовало ни первое, ни второе.

И как таким людям было понять, что я хочу от жизни гораздо большего?!

Позднее тем вечером, запершись у себя в комнате, я достала из тайника припасенные с ужина конфеты. Впрочем, я почти не притронулась к ним из-за кома в горле.

Я металась по комнате в гневе, и во мне начинал зарождаться страх. Неужели я настолько беспомощна? Я никогда себе такой не казалась, но в этом новом мире, окружившем меня после смерти родителей два года назад, я была никем. У меня было миловидное личико и чуть более пышная фигура, чем диктовала тогдашняя мода. При определении моей ценности острый ум в расчет не шел.

Вот, значит, кто я для них. Не более чем орудие в их руках, подношение на алтарь их социальной алчности.

Я тосковала по родителям, по их любви и поддержке, по уважению, с которым они ко мне относились.

Их не было рядом. И уже никогда не будет. Я одна на всем белом свете…

— Если обязательство дано, его нельзя нарушать, сэр!

Сердитый голос, донесшийся с лужайки под домом, привлек мое внимание, и я подошла к окну. Упершись ладонями в подоконник, я высунулась как можно дальше. Внизу, на дорожке, ведущей к парадным ступеням, я увидела мужчину, большого и грозного, который навис над моим невысоким, коренастым дядей.

Незнакомец продолжал едким, язвительным тоном. И хотя поля шляпы скрывали лицо, я возненавидела его за один только голос.

— Не понимаю, в чем ваши трудности, Харрингтон. Я провел тщательный отбор, основываясь на внешности и связях. Я объяснил вам, чего хочу. Вы обещали, что она будет моей, с радостью и по доброй воле. Я уже переговорил с епископом. Я был готов расклеить объявления через пару недель!

У меня перехватило дух. Пару недель?

— Вы должны дать нам больше времени, — настаивал дядя Уэбстер. — Девчонка скоро присмиреет. Уж я об этом позабочусь.

И снова этот голос, отрывистый и презрительный:

— Вы что, не хозяин в собственном доме, сэр? Меня поражает ваша неспособность довести до конца такую простую сделку.

Я закрыла глаза от боли. Сделка.

Если у меня и теплилась романтическая надежда, что парень влюблен в меня заочно, то последняя фраза решительно развеяла это маленькое заблуждение. Я была приобретением. Лошадью, которую он хотел забрать к себе на конюшню, картиной, которая должна была дополнить его коллекцию. Я была вещью, которую продают и покупают.