Маша Царева - Несладкая жизнь Страница 14

А ведь когда-то она была экономистом, лекции в университете читала…

С гордо поднятым подбородком, словно королевскую корону, Ольга Константиновна несла свою социальную роль – вдова. Ее молодость, возможное счастье, сон без таблеток и легкомысленность остались в смутных девяностых, распростертым на окровавленном асфальте телом ее супруга. Тогда это случалось на каждом шагу. Об этом убийстве не писали газеты. Все Ольге сочувствовали, но никто особо не удивлялся. Непонятно, что ли, – сам виноват, увлекся кровавой дележкой, посмел возбудить в себе аппетит не по рангу… Это случилось так давно… Она и запаха его уже не помнит, не помнит вкуса его кожи, вибрации его голоса – почти ничего. Как можно оплакивать того, кого не помнишь, кто чужим взглядом смотрит с фотографии на письменном столе?

Она и не оплакивала давно, разлюбила, забыла, стерла, собрала его вещи в три больших тюка и отослала родственникам в Харьков. Но все равно в тот день, когда ей позвонил следователь, когда она обо всем узнала, что-то изменилось в ней на физиологическом уровне. Как будто бы муж был жизненно важным органом, который неожиданно ампутировали, – пусть фантомные боли прошли, но все равно жизнь уже никогда не будет такой, как прежде.

А ведь тринадцать лет прошло.

Ольга Константиновна получила в наследство готовый бизнес с грамотным и – почти нонсенс! – честным управляющим и могла не думать о хлебе насущном. Денег было столько, что она не представляла, на что еще их можно потратить. Ее повседневность была постоянной погоней за удовольствиями – безо всякого морального удовлетворения.

После мужа у нее были мужчины. Два затяжных романа, несколько случайных связей. Ничего особенного. В какой-то момент Ольга Константиновна с ужасом поняла, что ей, красивой и еще совсем молодой женщине, не нужен секс. Вообще. Что-то изменилось в ней, что-то перещелкнуло. И сначала она запаниковала, бросилась к лучшим врачам, а потом подумала – а надо ли? Так даже проще. В Москве к сексу обычно прилагается либо патологический кобелизм партнера, либо неуловимое утреннее разочарование, либо надежды, которые все равно в итоге рухнут, как карточный домик, либо вообще хронический хламидиоз.

Не хочется секса – и не нужно. Одной проблемой меньше.

У нее была взрослая дочь – Оксана. Трудный возраст, семнадцать лет. Они жили вместе – в состоянии вечной холодной войны. Ольга понимала, что строить мосты поздно. Когда мужа расстреляли, она отослала Ксюшку в Эдинбург, в элитный приют. Они не виделись почти два года. Сейчас Ольга понимает, что поступила безрассудно, но тогда ей казалось, что это единственный правильный вариант. Зачем малышке видеть, как ее мать засыпает в обнимку с фотографией покойного, а утром снимок приходится выбрасывать, потому что он размок от слез? Зачем видеть вереницу сочувственных лиц, именитых психиатров с их дежурными репликами, что жизнь, мол, только начинается? Зачем видеть, как она, Ольга, словно зараженный космическим вирусом киногерой, медленно превращается в другого, чужого человека?

Может быть, если бы Оксанка тогда осталась, все было бы по-другому. Ольга бы выплеснула на дочь невостребованную нежность, заботу, любовь… Она ведь так и не почувствовала себя полноценной матерью. Ксюшка была случайным ребенком, Ольга, в то время вертихвостка чуть за двадцать, считала себя слишком молодой для материнства, а супруг ей во всем потакал. Она решилась на аборт, но врач сказал, что могут быть последствия, у Ольги отрицательный резус…

Так и повелось. После Эдинбурга был Лондон, потом Париж, потом Москва и круглосуточная няня, потом школа-пятидневка, потом… Потом в один прекрасный день до Ольги дошло, что они с дочерью – чужие люди и изменить ничего невозможно.

Иногда странное чувство накрывало Ольгу Константиновну соленой волной. Нарастающее беспокойство и желание сбежать – все равно куда, лишь бы двигаться вперед, видеть за окном рейсового автобуса, пригородной электрички или поезда дальнего следования пробегающие трусцой поля и овраги. В психиатрии это называется манией бродяжничества.

Причем «гламурные» путешествия с пятью звездами роскошных отелей, золотыми пляжами и пахнущим йодом ветром, экзотическими фруктами и приценивающимися взглядами пляжных мачо не приносили ей желанного облегчения. Нет, ее исцеляющее бегство должно было начинаться где-нибудь на Казанском вокзале, где она, торопясь, покупала билет на первое попавшееся направление. Она никогда не рассказывала об этом своему психоаналитику. Там, в электричке, закинув на багажную полку потрепанную спортивную сумку, прислонившись лбом к пыльному прохладному стеклу, она чувствовала себя свободной и даже почти счастливой.

В тот понедельник она купила на Щелковском автовокзале билет – тряский автобус направлялся на север, в Углич.

Ольга Константиновна сидела на набережной, ела тирамису. Подсвеченная томным летним закатом Волга казалась нежно-розовой. В пряничных бликах комьями взбитых сливок белели курчавые облака. Кофе был крепким, ветер – легким и теплым, и вдруг впервые за много лет на Ольгу снизошла такая благодать, что захотелось всплакнуть. Она удивленно огляделась вокруг – видят ли остальные, что с нею происходит? Но никто не обращал на нее внимания.

– Вам нравится десерт? – дежурно улыбнулась официантка.

– Бесподобный, – честно ответила она.

Последние десять лет Ольга по инерции сидела на диете. Не то чтобы она всерьез боялась растолстеть… Просто многолетняя привычка навсегда вытравила из нее умение получать от еды удовольствие.

А тут – не сдержалась, заказала сладостей – уж очень заманчиво выглядели пирожные на тарелках иностранцев за соседним столиком.

– Наверное, совсем свежий, с утра привезли? – скорее из вежливости спросила она.

– Ой, ну что вы! – рассмеялась официантка. – У нас свой повар, Настя. Она лучшая в области, к нам многие специально из-за ее тортиков приезжают.

– Да что вы говорите? – удивилась Ольга Константиновна. – Впервые вижу, чтобы в таком маленьком городке правильно готовили тирамису. Я вообще не думала, что здесь можно достать маскарпоне.

– Настя у нас чокнутая, – словоохотливо пояснила официантка. – В хорошем смысле, конечно. Она этим живет. Выписывает кулинарные журналы, книжки читает, за модой следит. За продуктами чуть ли не в Москву ездит. Хотя, казалось бы, ну какая в кулинарии может быть мода?

– Она училась в Москве? – еще больше задумалась Ольга Константиновна.

– Нет, Настя – самородок. Она вообще нигде не училась, у нее – дар. Может быть, принести вам карамельный чизкейк? Настя сама делает карамельную подливку из жженого сахара.