Наталия Ломовская - Зеркало маркизы Страница 14

Анна слушала и ушам своим не верила. Челюскин? Папанин? Война, эвакуация? Так когда это все было! И сколько же Музе лет? И как она умудрилась так превосходно сохраниться, особенно если учесть, что жизнь ее полна была страшных испытаний?

Она хотела задать этот вопрос, но не решилась при Милане, хотя уже начала привыкать к нему, к его спокойному лицу и сумрачной веселости. Он избегал встречаться с ней взглядом, и Анна даже не знала цвета его глаз, но думала, что они, должно быть, голубые, ясно-голубые, как небо в сильный мороз, и что Милан, наверное, очень добр и застенчив, какими часто бывают большие мужчины. Как вот, например, был…

Но тут мысль тормозила в двух шагах от черной пропасти. Заглядывать туда Анна себе запретила. Уговорила себя ничего не помнить. Хватит уже, достаточно. Надо легче относиться к жизни. Разве не об этом твердила ей Муза в те минуты, когда старушке приходила охота поговорить «о своем, о девичьем»? «Дитя мое, жить и любить надо легко, по-французски. Глупо страдать из-за одного мужчины, их так много, что всегда можно взять замену. Не зацикливайся на своих переживаниях, старайся взять от жизни все, чтобы в старости не пришлось пожалеть о том, что упустила».

А после глинтвейна и игры в челюскинцев все пошли спать. Анна могла бы сидеть за столом сколько угодно долго, но Милан сказал, что топлива для генератора мало и энергию следует экономить, тем более что на улице очень похолодало. Муза была в самом добром расположении духа и согласилась отправиться в объятия Морфея даже без полагающегося на ночь чтения и без музыки.

Анна заснула, как всегда, быстро, но среди ночи очнулась от неприятного чувства – словно кто-то только что потрогал ее лицо ледяными пальцами. Не слышно было умиротворяющего гудения обогревателя – видимо, генератор отключился. Снизу не доносилась музыка, под которую Анна уже привыкла спать. И вообще было тихо, страшно тихо, даже не брехали неумолчные поселковые собаки. Вероятно, стояла глухая ночь, часа три.

Анна свернулась клубочком под пуховым одеялом – конечно, к утру дом немного выстынет, но это нестрашно, не замерзнет же она тут? В крайнем случае в гостиной есть камин, настоящий, не электрический, а на заднем дворе она видела аккуратненькую поленницу. Огонь так славно потрескивает, от полешек распространяется благоухание… Дремота подкралась на мягких лапах, Анне начало даже сниться что-то, какие-то голоса упрашивали, убеждали, усмехались…

Анна подскочила на кровати, одеяло слетело на пол, и она почувствовала, как холодно-холодно стало в комнате, и эти голоса – они ведь звучали на самом деле? Со всех сторон плыли раздававшиеся, казалось, прямо из стен шепоты, в которых переплетались мольба и издевка, и Анна испугалась.

Они говорили странные вещи, страшные вещи. Голоса твердили о том, что не случайно Анна живет в этом уединенном доме, что все затем, чтобы изменить и искорежить ее судьбу, и что это за распорядок дня такой, что она не может, не смеет принадлежать себе, пусть и себе несовершенной, дурной, неправильной?

И к чему была рассказана та сказка? Та притча?

…волк побежал к своим братьям и стал кричать: «Мальчик! Мальчик!», но никто из волков не испугался…

Что, если и она, Анна, в силу своей глупости и самоуверенности пропускает мимо себя что-то очень важное, не замечает очевидного, лежащего на поверхности?

И чьи же голоса пытаются заговорить с ней?

Но что, если это Муза зовет ее? Пусть не слышно хрустального колокольчика, бедняжка могла почувствовать себя плохо. Не в силах протянуть руку, она зовет ее, а Анна спит как сурок, а проснувшись, воображает небывальщину!

Она встала – какой ледяной пол, – схватила со стула халатик, надела его, запутавшись в рукавах, и кинулась к двери, нажала на ручку, но дверь не открылась. Еще раз – нет, нет, заперто, ее закрыли здесь, и становится все холодней, что-то ледяное касается босых ног, и шепотки ползут со всех сторон, вопрошая, умоляя, издеваясь… Она кинулась к выключателю, надеясь, что хлынувший свет рассеет дурацкие детские страхи, но света не было, было все так же темно, тьма даже стала гуще, это же невозможно – такая тьма… Здравомыслие изменило Анне, и она закричала, как кричат в кошмарах, низким, задыхающимся голосом, и сама испугалась своего крика, но замолчать уже не могла.

Впрочем, нельзя сказать, что крик не помог, напротив. Мучительно сражаясь с паникой, Анна услышала прелестные в своей обыденности звуки – тяжелые шаги на лестнице. Ей было даже все равно, кто идет – грабитель, убийца, главное, что это человек, живой человек, и она больше не останется одна в холоде и мраке. Анна снова всем телом кинулась на дверь, почувствовала, как поворачивается ручка, и почти упала на грудь вошедшему мужчине. Это был не грабитель и не убийца, это был Милан, и он держал ее в объятиях. Кажется, она напугала его.

– Что случилось, что? – допытывался он, но Анна не могла толком ответить, ей вдруг приспичило поплакать. Горячие слезы потекли по лицу, из груди рвались судорожные всхлипы.

Поняв, что не время задавать вопросы, Милан довел ее до кровати, усадил, ловко достал откуда-то салфетку, стал промакивать ее мокрое лицо, мягко шептать не имеющие смысла слова: ну-ну, ничего, ничего, все в порядке…

– Было холодно, и темно, и я оказалась заперта, – пожаловалась ему Анна, когда наконец смогла говорить.

– Холодно – потому что генератор отключился. И темно по той же причине. А в двери заклинило замок, такое бывает.

– И еще я слышала… слышала…

– Что? – отодвинулся от нее Милан, он смотрел испытующе и встревоженно, и Анне стало стыдно за свои детские страхи.

– Мне показалось… какой-то шепот из стен…

– Шепот или шорох? Как будто кто-то скребется?

– Нет, словно… Нет, не скребется.

– Значит, все в порядке, – подвел итог Милан. – Я уж думал, опять крысы. Это тоже от холода. Дом старый, чутко реагирует на перепады температур. Обои, дерево – все шуршит, поскрипывает, создается акустическая иллюзия. Нестрашно.

С ним и в самом деле стало нестрашно, он был такой огромный и теплый. Анна вдруг подумала, что не хочет, чтобы он уходил. И тут же поняла, что Милан и приходить-то был не должен.

– Я сегодня тут ночевал, не в своей сторожке, – словно услышав ее мысли, сказал он. – Беспокоился, как вы проведете ночь. Оказалось, не зря.

Анна сообразила, что сидит на кровати с посторонним мужчиной, почти не одетая, и ей стало жарко, в такой-то прохладе. Хорошо, что было темно, и Милан не видел, как она покраснела. Впрочем, он все равно что-то почувствовал, потому что сначала отстранился, а потом и вовсе встал.

– Ну, если вы успокоились, то я пойду, пожалуй. А вы зовите, если что. Только не кричите так больше, хорошо?