Салли Боумен - Любовники и лжецы. Книга 1 Страница 14

«О-о-о, – скучно пыхтел голос, – я так одинока этой ночью. Вот сейчас я расстегиваю свой лифчик. Знаю, этого не следует делать, но здесь так жарко. А вот сейчас я…»

С мученическим стоном Женевьева посмотрела в окно. Небо было серым, из облаков начинал сыпаться мокрый снег.

– Жарко? – пробормотала она. – Как я тебе завидую, родная! У нас все наоборот.

Магнитофонная пленка продолжала крутиться, послышался шелест, видимо, девица при записи перевернула страницу сценария слишком близко от микрофона. «Сейчас я расскажу тебе, что я делаю. О-о-о, да-а-а… Теперь я ослабляю свой лифчик. О-о-о, так гораздо лучше. Он у меня черный, кружевной… Неужели я не говорила тебе об этом?»

– Нет, дура! Давай скорее! – огрызнулась Женевьева. «В моем лифчике снизу есть специальная проволочка, – с придыханием продолжала девица. – Видишь ли, – хихикнула она, – я ведь большая девочка, и в моем лифчике много чего должно уместиться…»

– Черт! Да что же это такое, руководство по эксплуатации? Ближе к делу!

Она знала, что напрасно кипятится. Мало того, что магнитофонная запись ее не слышит, Женевьева понимала, что тут все было рассчитано именно на то, чтобы затянуть время. Чем дольше слушал несчастный онанист всю эту абракадабру, тем больше он платил, тем выше были прибыли фирмы. Казалось, этот наркотический телефонный спектакль будет длиться часами, хотя сценарий его был смехотворным, а исполнение любительским. «Бизнесмены», которые могли за этим стоять, представлялись Женевьеве мелкотравчатыми бандитами, сшибающими по нескольку баксов то тут, то там, руководя своим бизнесом из какой-нибудь каптерки. Чем дольше она слушала всю эту телефонную галиматью, тем меньше верила наводкам Эплйарда.

Зевнув, она повесила трубку и набрала номер «Вдвоем по-шведски». Ну что за праздник однообразия! Эта девица тоже бубнила с акцентом Южного Лондона да в придачу была косноязычной. Слова, в которых было больше двух слогов, давались ей с трудом. Когда она оказывалась совсем уж в отчаянном положении, то призывала себе на помощь вибратор. Девица бесконечно долго рассказывала про свои трусики.

– Господи, ну дайте же мне передохнуть! – простонала Женевьева.

– Эту статью должен готовить мужчина. – Журналист, работавший за соседним столом, подошел к Женевьеве и, наклонившись к ее плечу, прижался ухом к телефонной трубке. – И почему только Николас не поручил это мне! Боже, кто это там?

– Номер тридцать пять. «Вдвоем по-шведски».

– По ее голосу не скажешь, что она из Стокгольма. Больше напоминает Южный Лондон.

– Похоже, они все оттуда.

– Черт подери! А это что еще?

– Ее вибратор. Снова включила. Она периодически врубает его ровно на тридцать секунд. Они все так делают, я засекала по часам.

– Кстати, тебя вызывает Ники. Прямо сейчас. Он у себя в кабинете. – Репортеру уже надоело слушать. – Сказал, чтобы ты бросила все. Кажется, у него что-то наклевывается.

– Ники надо бы самому заняться созданием таких сценариев. У него отлично получилось бы. – Женевьева повесила трубку.

– Сейчас обед, – сказал репортер, отчаливая от стола Женевьевы. – Он сказал, чтобы ты отменила все свои встречи, если у тебя они назначены. Хочет свести тебя с каким-то фотографом по важному делу. Я подслушал, как об этом договаривалась его секретарша. Иди в редакторскую столовую.

С тяжелым стоном Женевьева встала.

– Значит, день испорчен. Ты уверен, что ему нужна именно я? С каких это пор ты у него на побегушках?

Репортер лениво сделал ей ручкой.

– А разве мы все не на побегушках у него?

Затем он повернулся и двинулся между рядами столов с компьютерами.

Когда Бог вызывает, не откажешься. Женевьева вошла в лифт и поднялась на пятнадцатый этаж. Выйдя из лифта, она ступила на толстый уилтонский ковер. Из огромных окон открывался вид на район доков: в серой дымке виднелись краны, балки и грязная вода Темзы.

Женевьева прошла сначала через первую приемную, потом через вторую. Как только она приблизилась к самому святилищу, дверь распахнулась, и на пороге появился сияющий и стройный, властный и самодовольный Николас Дженкинс.

– Наконец-то, Джини, – сказал он. – Заходи, заходи. Шарлотта, налей Джини что-нибудь выпить.

Когда он отвернулся, Шарлотта, его старшая секретарша, скорчила в спину начальнику одну из рож, которые у нее так блистательно получались, и протиснулась позади Женевьевы в дверной проем. А Джини не могла пошевелиться. Она глядела в глубь кабинета, где возле стола Дженкинса стоял высокий темноволосый мужчина. Ей почудилось, что наступила абсолютная тишина, подул свежий ветерок, а в кабинете стало светлее.

– Да заходи же ты, – суетился Николас, подталкивая ее через порог и подводя к мужчине, который уже повернулся и спокойно смотрел на девушку.

– Джини, познакомься с Паскалем Ламартином. Ты, конечно же, слышала о нем…

Джини взяла протянутую ей ладонь. Она почувствовала, как от лица отлила кровь. Пожав Ламартину руку, девушка быстро отпустила ее. Нужно было хоть что-нибудь сказать, Николас в ожидании смотрел на нее.

– Да, – произнесла она, – я о нем слышала. Нам даже приходилось встречаться.

– Довольно давно, – добавил Ламартин вежливым и спокойным тоном. Голос у него совсем не изменился. Джини чувствовала на себе испытующий взгляд Дженкинса.

– Много лет назад, – быстро проговорила она, позаимствовав бесстрастный тон Ламартина. – Я была еще школьницей. Паскаль – старый друг моего отца.

– А-а, понятно, – протянул Дженкинс и, к облегчению Женевьевы, тут же утратил интерес к этой теме.

Да, много лет назад, в Бейруте. И никогда он не был другом ее отца, скорее наоборот. Хотя отец и получил Пулитцеровскую премию за свои вьетнамские репортажи, но к тому времени слава и бурбон[6] сделали его дряблым и размагнитили.

«Старый боевой конь», – говаривал он, потягивая первый за день хайбол[7] в баре четырехзвездочного отеля «Ледуайен», окруженный раболепной толпой мелкокалиберных журналистов. Сидя в баре, отец находился в центре внимания, расточая виски и анекдоты, а она – тихая, испуганная и всеми забытая – старательно отводила глаза от этого зрелища, предпочитая разглядывать крутившиеся над головой лопасти вентиляторов.

Старый боевой конь, старый газетный волк, сорокашестилетний выпивоха. Ее отец, живая легенда, великий Сэм Хантер, перед которым преклонялся весь тамошний журналистский корпус. В те дни он больше полагался на стрингеров[8] и помощников. Раз в неделю отец брал такси и отправлялся в то место, которое называл «фронтом».

Среди компании, собиравшейся в баре, был и молодой фоторепортер. Он был французом, а привел его сюда австралиец, корреспондент ЮПИ.[9] Паскалю Ламартину исполнилось двадцать три, эта командировка в Бейрут была для него уже третьей. Женевьева видела его снимки и восхищалась ими. Сэм Хантер тоже видел и сразу же объявил их хламом.