Николас Эванс - Заклинатель Страница 14

Если бы Грейс не надела в то утро жокейскую шапочку, она скорее всего была бы уже мертва – так рассудили врачи. Когда девочка ударилась головой об лед, шапочка треснула, но череп уцелел. Повторное сканирование показало, что небольшое кровоизлияние все же есть, и тогда пришлось просверлить в черепе крошечное отверстие и ввести туда еще что-то, следящее за внутричерепным давлением. По словам врачей, прибор для искусственного дыхания должен предотвратить образование гематомы. Его ритмичное посвистывание, похожее на плеск волн, бьющихся о прибрежную гальку, и усыпило Роберта. Задремывая, он держал руку дочери – она и теперь лежала там, где он, отключившись, выпустил ее. Он снова взял ее ладошку, очередной раз непроизвольно порадовавшись тому, что она тепла.

Склонившись над дочерью, Роберт осторожно прижал отошедший пластырь на руке и придирчиво осмотрел многочисленные аппараты. Он потребовал, чтобы ему объяснили, какую функцию выполняет каждый из них. Сейчас, желая убедиться, что за время его сна ничего не изменилось, Роберт внимательно всматривался в экраны, проверил каждый клапан и уровни жидкостей в капельницах – благо, для этого не нужно вставать. Все подключено к компьютеру, и, если что-то откажет, тут же раздастся сигнал тревоги. Роберт знал это, но хотел сам убедиться, что все идет нормально. Удостоверившись в этом, он, продолжая держать руку Грейс, удовлетворенно откинулся на стуле. Энни спала в маленькой комнатке, которую им предоставили дальше по коридору. Она просила разбудить ее в полночь, чтобы сменить его, но теперь, когда Роберту удалось подремать, он решил, что даст жене поспать еще.

Глядя на Грейс, Роберт думал, что среди всей этой пугающей аппаратуры дочь кажется удивительно маленькой и хрупкой – ей не дашь и половины ее возраста. А ведь она была у них такая здоровенькая! За всю жизнь только раз побывала в больнице – тогда ей зашили рану на ноге – упала с велосипеда. Вот при рождении ей действительно здорово досталось!

Энни тогда пришлось срочно делать кесарево сечение. Схватки были вялыми, и через двенадцать часов врачи сделали ей стимуляцию. Роберт, думая, что в ближайшее время ничего не может случиться, выскочил на улицу – выпить чашечку кофе и проглотить сандвич. Когда он – всего через полчаса – вернулся, в палате творилось нечто невообразимое, она больше напоминала палубу военного корабля: люди в зеленых халатах вбегали и выбегали, подкатывали разное оборудование, зычным голосом отдавали приказы. Кто-то сказал Роберту, что во время его отсутствия приборы показали, что ребенок в опасности. Похожий на героя из военных фильмов сороковых годов, в палату вплыл акушер, важно объявив своему «войску», что сам «вступает в сражение».

Роберт всегда считал, что кесарево сечение – заурядная операция. Никакой спешки, суеты и воплей, просто обычный разрез в нужном месте – и вот уже на свет появляется младенец. К той кошмарной схватке, которая последовала далее, Роберт был совершенно не готов. Когда его впустили в комнату, операция уже шла полным ходом. Он из своего угла ошарашенно следил за происходящим. Энни была под наркозом, какие-то рыжие детины с обагренными по локоть руками копошились в ней, вытаскивая кровавые куски и отбрасывая их в сторону– те с хлюпаньем падали. Затем, ограничив нужное отверстие металлическими зажимами, врачи, тяжело дыша и крякая, стали вытаскивать ребенка. Удалось это все тому же «военному герою». Когда дитя оказалось у него в руках, все как-то сразу замолчали, взирая на маленькое, мраморно-белое от утробных вод чудо.

Акушер, похоже, считал себя большим остроумцем, потому что небрежно бросил через плечо Роберту: «Желаю в следующий раз большей удачи. У вас девочка». Роберту хотелось его убить. Но после того как девочку насухо вытерли, проверили количество пальчиков на руках и ногах, завернули в белое одеяльце и вручили ему, Роберт позабыл весь свой гнев и только безмолвно стоял, держа дочь на руках. Потом положил крошечный сверток на подушку рядом с Энни, чтобы та, пробудившись, сразу же увидела дочь.

В следующий раз большей удачи! Но следующего раза не предвиделось. Оба хотели еще детей, однако у Энни было четыре выкидыша, последний раз с опасностью для жизни – срок был достаточно большой. Врачи не советовали им повторять попыток, да они и сами понимали, что не стоит. Ведь с каждой новой потерей боль возрастала, и в конце концов они просто страшились испытать ее заново. После последнего выкидыша, случившегося четыре года назад, Энни заявила, что хочет стерилизоваться. Роберт понимал, что таким образом она собирается наказать себя за неспособность родить еще одного ребенка, и умолил жену не делать этого. Она послушалась его очень неохотно и в конце концов поставила себе спираль, мрачно пошутив, что, если повезет, эффект будет такой же.

Именно в это время Энни предложили первый редакторский пост, и, к удивлению Роберта, она согласилась. Наблюдая за охватывавшими ее поочередно приступами ярости и разочарования, он решил, что, приняв это предложение, она просто хотела отвлечься… или наказать себя. А может – и то, и другое. Когда Энни добилась на новом поприще небывалых успехов – каждый номер журнала раскупали теперь вмиг, – он даже не удивился.

Невозможность иметь еще одного ребенка легла тяжелым грузом на их души, но они никогда не говорили на эту тему. Однако эта невысказанность медленно подтачивала их отношения.

Когда он в тот кошмарный день, не выдержав напряжения, разрыдался, жена не могла не почувствовать, что этим он как бы напоминал: она никогда не сможет подарить ему еще одного ребенка. Ее резкая реакция на его слезы, возможно, тем и объяснялась: она восприняла их как обвинение себе. И, наверное, она права. Ведь эта маленькая, искромсанная ножом хирурга девочка – единственное, что у них есть. Как опрометчиво со стороны Энни, как жестоко – произвести на свет только одного ребенка. О Боже! Неужели он правда втайне так думает? Конечно, нет. Но тогда почему так легко сформулировал эту мысль?

Для Роберта не было секретом, что он любил жену больше, чем она его. Но она тоже любила – в этом он не сомневался. Их союз был лучше большинства известных ему супружеств. Они по-прежнему дарили друг другу наслаждение – и духовное, и физическое. За все эти годы не было дня, когда Роберт не благодарил судьбу за Энни, не переставая удивляться, как такое удивительное существо могло заинтересоваться им.

Нет, Роберт знал себе цену. Объективно говоря (а именно объективность Роберт считал сильной своей стороной), он был одним из самых одаренных юристов – по крайней мере, среди тех, кого он знал. И еще – хорошим отцом, хорошим другом – для узкого круга симпатичных ему людей, и – что бы там ни говорили о юристах в наши дни – по-настоящему честным. Он никогда не считал себя занудой, но ему не хватало той искорки, которая всегда горела в Энни. Нет, тогда уж не искорки, а снопы искр! Именно это внутреннее горение всегда восхищало и притягивало его – с того памятного вечера в Африке, когда он открыл дверь и увидел на своем пороге Энни и кучу разных сумок.