Элизабет Беннет - Душою и телом Страница 14

– Неужели вы недостаточно поэксплуатировали ее при жизни? – возмутился Джесон.

– Прошу тебя! – Терпению Магнуса, видимо, пришел конец. – Я лишь стараюсь сделать то, чего хотела бы сама Миранда. Она работала ради публики и любила свою работу. Она обожала быть перед камерой. Она жила ради радости. Света. Ради своих зрителей. Ты когда-нибудь видел, с каким выражением лица она распечатывала письма своих поклонников? Ты видел ее за минуту-другую до съемки? Именно тогда, Джесон, она бывала по-настоящему оживлена и счастлива. Ты этого никак не можешь или не хочешь понять. Та передача, которую я хочу сделать, – воспевающая одну из известнейших американских телезвезд – была бы мечтой самой Миранды. Она обожала, когда ею любуются, и я хочу дать ее поклонникам эту последнюю возможность.

– Что думаете вы, Касси? – Джесон вздохнул и, запустив пальцы в черные волосы, откинулся на спинку дивана.

– Мне трудно судить, – робко сказала Касси, – но мне кажется, мистер Магнус прав. Я тоже думаю, ей хотелось бы чего-нибудь подобного. Но нельзя ли найти какой-то компромисс? Пусть сначала будет тихая церемония для узкого круга, а потом что-нибудь более публичное?

Магнус ухватился за ее предложение:

– Гениальная идея, Касси! Я тоже хотел устроить прием после похорон у себя дома. Туда мы пригласим поклонников и прессу. Отлично! Ну, что ты на это скажешь, Джесон?

– То же, что и раньше. Я, по всей видимости, знал другую Миранду – не такую, какую знали вы. – Он медленно поднялся с дивана и добавил: – Так что пойду лучше спать, а вы тут сами обсуждайте все детали.

Был холодный день с сильным пронизывающим ветром и беспрестанно накрапывающим ледяным дождем. Казалось, ветер дует абсолютно со всех сторон; он гнул ветки голых деревьев на Мэдисон-авеню, срывал навесы, портил сделанные в дорогих парикмахерских прически одетых в траур дам, направлявшихся к церкви. Череда людей, желавших попасть на церемонию похорон Миранды Дарин, заворачивала аж за угол. Не успел Джесон помочь Касси и Хивер вылезти из машины, как к ним тут же подлетели репортеры с камерами.

– Мистер Дарин! – закричал один из них. – Джесон Дарин… вот он… скорее… скажите нам, сэр, что вы сейчас чувствуете?

– Дайте мне пройти. – Грубо оттолкнув репортера, Джесон пробирался сквозь толпу, расчищая дорогу Касси и Хивер. Когда тяжелая дубовая дверь церкви, наконец, закрылась за ними, Касси услышала, как он пробурчал: – Чертовы подлецы!

– Но как они узнали? – возмутилась Касси. – Мы же договорились скрыть от них время похорон.

Джесон почти злобно взглянул на нее:

– От прессы ничего невозможно скрыть, Касси. Жаль, что вы поняли это только сейчас.

Его тон был безжалостным. Слезы выступили на глаза Касси, и она зажмурила их, чтобы не заплакать. Почему он так жесток с ней? Или он обращается так с ней умышленно? С того самого момента, как Касси дала свое согласие на съемку передачи о Миранде, его отношение к ней резко изменилось. И с каждым днем он становился все более и более угрюмым. Не замечал ни ее, ни того, что происходило в доме. Если он не сидел, запершись, в своем кабинете, на втором этаже рядом со спальней, то пропадал в своем офисе в Международном торговом центре. Джесон предоставил подготовкой похорон заниматься Магнусу, а всем домашним хозяйством – Касси. Он ни с кем не разговаривал, единственный человек, который его волновал, это была маленькая Хивер.

– Она совсем не хотела покидать нас, малышка, – услышала прошлой ночью Касси тихий ласковый голос Джесона, доносившийся из спальни девочки. Даже если Джесон где-то целый день пропадал, все равно он всегда вечером укладывал ее в постель, а утром приходил разбудить.

– Это ведь я виновата? – спросила Хивер.

– Ну что ты, Хив… Как ты такое могла подумать?

– Мне так кажется, папочка, – грустно сказала Хивер. – Утром, перед тем как мама ушла, она была очень сердита на то, что у меня такой беспорядок в комнате. Она сказала: ты мне надоела со своей неопрятностью… я ей надоела, понимаешь? Поэтому она и ушла от нас.

– Послушай меня, Хивер, послушай хорошенько, – говорил ей Джесон. – Твоя мама очень-очень тебя любила. И в том, что случилось, ты не виновата. Поверь мне. Она тебя любила, и я тебя очень люблю. И пойми, дорогая, что этого никто и ничто не может изменить.

Касси же Джесон вообще не замечал: он отдавал приказания прислуге, старался сделать так, чтобы Хивер не оставалась одна и не скучала, отвечал на бесконечные письма, принимал телеграммы и цветы, присылаемые поклонниками Миранды со всего мира. Но при этом никакое участие не хотел принимать в подготовке похорон и поминок, которые устраивал Магнус.

– Извините, что потревожил вас, Касси, – услышала Касси голос Магнуса в трубке на следующее утро после своего приезда, – но Джесон не желает отвечать на мои звонки, однако кто-то из членов семьи все-таки должен мне помочь. Например, не скажите ли вы мне, какие песни – или просто какую музыку – предпочитала Миранда?

Еще через пятнадцать минут он позвонил снова:

– Это опять я. Как нам быть с цветами? Миранда любила розы, но в это время года мы не сможем достать свежих роз. А я знаю, она терпеть не могла перемерзшие и увядшие.

– Мне кажется, она любила только те цветы, которые пахнут, – вспомнила Касси. – Может, подойдут гиацинты? Я помню, на том вечере на Пасху была масса гиацинтов!

– Великолепно! В моей памяти Миранда всегда будет ассоциироваться с ароматом цветов и благоуханием ее духов. Каждый раз теперь, когда я вновь буду ощущать аромат гиацинтов или ее любимых духов, боюсь, я не смогу удержаться от…

Впервые Касси почувствовала, что Магнус страдает. Касси понимала, что ей никогда не суждено узнать, любил ли он Миранду. И все же, несмотря на его сдержанный тон, на спокойную манеру речи, в его голосе ощущалось неподдельное страдание. В конце концов, Касси пришла к выводу, что добрая половина его звонков и вопросов была абсолютно не нужна. Просто Магнусу хотелось поговорить с кем-нибудь о Миранде. Это, наверное, помогало ему заглушить боль.

Миранда… Миранда… Усаживаясь на первую скамейку в церкви рядом с Джесоном и Хивер, Касси вдруг с тоской поняла, как мало она думала о сестре последние несколько дней. Как мало скорбела о ней. Как редко пыталась осознать тот факт, что никогда уже больше не услышит смеха Миранды. Миранды больше нет. А ведь она была последней из их семьи, последней ниточкой, связывающей Касси с прошлым, с детством. Теперь эта ниточка оборвалась.

Когда священник начал свою речь, Касси почувствовала, что с трудом улавливает смысл его красивых, но абсолютно пустых слов. Он говорил о той Миранде, которая существовала на экране телевизора: ослепительная светловолосая богиня, оригинально мыслящая ведущая программы, человек, всегда готовый прийти на помощь людям… Это был тот имидж, который Миранда стремилась обрести всю свою жизнь.