Кэтрин Лэниган - Волшебное очарование Монтаны Страница 14

Чувство подавленности побудило его по-иному взглянуть на свое прошлое. Возможно, его чикагские друзья правы, полагая, будто его разрыв с Кэлли подкосил его куда серьезнее, чем думал он сам. Он напрочь отрицал это тогда и даже теперь. Не в Кэлли дело, но, возможно, он действительно пока еще не готов уехать из города навсегда. Может быть, ему придется вернуться. «Я не должен этому поддаваться. Разумеется, я знаю, что делаю».

Он зажмурил и вновь распахнул глаза. Казалось, будто звезды падают на него сквозь застекленный потолок. Их свечение стало ярче, словно они хотели рассеять его душевную смуту. Никогда Остин не ощущал себя так — вершителем планов, хозяином судьбы. Отрезать разом всю свою прежнюю жизнь, оставить Чикаго… Неужели приезд в Монтану был проявлением несусветной глупости? Что он вообще здесь вытворяет? С головой ушел в реконструкцию, потому что старый дом ему не по нраву. А ведь это был прекрасный дом, уютный, только старомодный. Однако ему приспичило все переделать. Лишь потому, что у него были деньги на это. Он мало чем отличается от заурядного среднестатистического американца из числа своих современников.

Но теперь он не просто американец, а житель штата Монтана, и его образ мыслей должен претерпеть изменения. У людей здесь свои привычки и предубеждения, как, впрочем, и у других повсюду в мире, но нигде Остин не совершал столь безумных поступков. Таких, например, как приход на выручку Монике, словно он герой из голливудского вестерна. Что все это значит? Почему его беспокоит судьба доктора Килроя? Или Джейка? Или Моники? Кто они ему?

Он начал обозревать свою прошлую жизнь, как черно-белую киноленту, безрадостную и мрачную. За десять без малого лет он заработал сотни тысяч долларов для своих клиентов — людей, с которыми никогда не встречался. Он знал их по голосам в телефонной трубке, по распоряжениям на листах бумаги, по компьютерным файлам. Для него они были ступеньками на лестнице к успеху. В той жизни Остин Синклер чувствовал себя как рыба в воде.

Теперь он очутился в горах, и ничто больше не связывало его с прежним миром, кроме телефонных линий. Как ни странно, у него не было желания поднять трубку и поговорить с кем-то из своего прошлого. Он не хотел разговаривать ни с кем, кроме… Моники. Но у нее не было телефона. Она сама сообщила об этом, когда велела ему не вмешиваться в ее дела.

Сунув руки в карманы джинсов, Остин вышел на террасу, только сегодня отстроенную, но еще не покрашенную, и всмотрелся в дальние очертания хижины Моники. Там горели огни. Забавно, но из-за кромешной тьмы он не заметил той ночью, когда топтался у нее во дворе, что хижина имеет два этажа. Выглядит так, будто там празднуют вечеринку, подумал он, хотя сам же не верил в справедливость подобного предположения.

Он заново пережил в мыслях каждое слово, сказанное ею, каждый взгляд, которым они обменялись. Вспомнил с улыбкой о том, как находчива она была в разговоре. Но эта ее неприязнь к нему… к любому… Каково это — жить молодой девушке одной, высоко в горах, не боясь ничего… кроме других людей.

Следуя взором все выше и выше, он увидел, как над горой встает ущербная луна.

Что это?.. Он сильнее напряг зрение, всматриваясь в какую-то фигурку, движущуюся по горному гребню. Он увидел даже, как развевается юбка вокруг ног идущей женщины. Моника. В ту минуту, как он произнес ее имя, женщина замерла на месте, будто услышав его оклик, а потом пропала в ночной темноте.

Остин повернулся и вошел в дом в надежде, что привидевшийся ему образ прекрасной горянки не исчезнет, когда он уснет.

Глава 7

— Господи! Как это унизительно — просить о помощи! — проворчала она и выпрыгнула из бабушкиного кресла-качалки, едва не наступив на хвост Дэйзи.

Собака увернулась из-под ног Моники и засеменила за ней в спальню. Там Дэйзи вскочила на массивную кровать с пологом на четырех столбиках, застеленную покрывалом в нежных пастельных тонах. Бабушка сшила его пятьдесят лет назад и хранила в обитом кедром чулане вместе с другими, сшитыми ею за долгие суровые здешние зимы.

Моника отворила дверь в чулан и осмотрела коллекцию блузок из фланели и хлопка и несколько пар джинсов. Днем, вычищая стойло, она перепачкала свои джинсы и хотела надеть другие. Сняв с вешалки джинсы, купленные четыре года назад, Моника рывком натянула их на бедра, но не смогла застегнуть молнию.

— Вот так номер, Дэйзи! Не знаю, что со мной, но я располнела так, что скоро застряну в дверях. Талия как была, а вот в бедрах я прибавила по меньшей мере дюйм, а то и два. — Она с трудом стянула с себя джинсы и примерила другие, четырехлетней давности, но результат был тот же. После пятнадцатиминутного поиска Моника была вне себя от отчаяния. — Ведь они почти новые. Только на одних заплатка. Как могла я так измениться за четыре года? Ладно, слезами горю не поможешь. Как только добуду деньги, накуплю себе одежды на два размера больше.

В досаде, облаченная только в нижнее белье из хлопка, она с топотом поднялась по лестнице и зажгла свет на втором этаже. Здесь находилась ее детская спальня, которая теперь пустовала, — одна из трех других в левом крыле. Моника включила лампу с дымчатым абажуром, отчего по комнате разлился мягкий розовый свет, будто пропущенный сквозь, розовое, с вкраплением зеленого, стекло.

Дэйзи, семенившая у ног Моники, сразу запрыгнула на громоздкую, крашенную в белый цвет железную кровать с белым кружевным покрывалом. Спальня была задумана как убежище от грубого мужского мира. Здесь Моника хранила свои сокровища. Здесь она ребенком грезила о дальних странах. Большой глобус возвышался на металлической подставке, а возле окна во всю стену стоял телескоп.

Еще в пору строительства дома здесь были сооружены из клена книжные полки, заставленные теперь старыми книгами, которые Моника покупала на книжной ярмарке во время ежегодного Праздника урожая в Силвер-Спе. Рядом с ее школьными учебниками теснились десятки редких изданий беллетристики, перевезенных из Сан-Франциско бабушкой и дедушкой в 1928 году. Моника множество раз перечитывала любимые книги с биографиями исторических деятелей, представляя себя на их месте.

Из чулана Моника прихватила аквамариновое платье из хлопка, в котором появилась на выпускном школьном балу. Оно было простенькое, с короткими рукавами. Единственным его украшением были четыре перламутровые пуговицы на лифе. Моника помнила, что платье было ей очень велико.

— Слава богу, бабушка сшила его на вырост, — сказала она Дэйзи, которая тявкнула, когда хозяйка стала через голову натягивать на себя платье.