Иду на свет (СИ) - Акулова Мария Страница 14

— Ты у неё первым был, да?

Но Санта тоже иногда умеет читать между строк. Спрашивает, не боясь, что вопрос прозвучит глупо. По тому, что Данила молчит и смотрит в сторону, понятно, что попала.

— Я вас не сравниваю, Сант. И ты глупостей не делай, хорошо? Рита торговалась со мной «первенством», я просто не особо-то понимал тогда. Она себя подороже продавала. Это была её инвестиция. Я её не отработал так быстро, как должен был. И в этом тоже был обвинен… — Данила усмехнулся, Санте стало гаже за него. — Но это другая история… Я об этом не хочу.

Реагируя на слова — закивала. Сейчас бы что он ни скажи — она всему кивнула бы. Потому что не подозревала, насколько его однажды ранили. Не подумала бы. И не простила бы обидчиков.

И пусть у неё в голове крутился ещё миллион и один вопрос, следующий задает Данила:

— Можно правду за правду?

Их глаза встретились. Данила смотрел с легким прищуром. Санта — открыто. Кивнула аккуратно. В качестве благодарности получила улыбку…

— Как ты с братьями познакомилась, Сант? Расскажешь?

И абсолютно неожиданный вопрос, который заставил замереть.

Сходу ответить у Санты не получилось бы. Да и не сходу… Не то, чтобы приятно.

И это грустно.

Потому что кровь вроде как не водица, а у них…

Она никогда не чувствовала тяги к братьям. Она уважала любовь отца к ним, но сама любовью не прониклась.

Всю жизнь немножечко боялась. Знала, что они относятся к ней не как к ровне. Не по братски. Знала, что на них ей нельзя ни положиться, ни понадеяться.

Они были друг для друга чужими. Санта их опасалась. Ждала подвоха. Не могла расслабиться и плыть.

Когда отец умер, оказалось, что не зря. «Старшая» семья отца обнажила зубы и впилась прямёхонько в и без того раненную плоть «младшей». И даже когда, казалось бы, делить им больше нечего — Санта продолжала бояться остроты этих зубов. Они никогда не простят ей рождения, а её матери — отцовскую любовь. И ей нет никакого дела, кто и в какой степени в этом виноват. Важен результат: друг другу они не просто чужие — друг другу они единокровные, но враги. И это так странно, ведь к маленькому Даниле кровь её ой как тянет. В её голове четче некуда сидит понимание: они — веточки одного дерева.

А по мнению «братьев» — прививки, которые надо изжить, а не дать срастись со стволом. Только «старшие» Щетинские не понимают, что ствол — не они.

— Мы не знакомились, — Санта произнесла, пожимая плечами.

Смотрела при этом не в лицо Данилы, а на его грудь.

Замолкла, вздохнула. Дальше — подняла глаза уже на него.

— Я всегда знала, что они есть. Не помню, чтобы со мной кто-то специально говорил и что-то объяснял. Было данностью, что у папы есть сыновья. Они с нами не жили. На ночь никогда не оставались. Первая папина жена, она…

Санта замялась. Слово, которое крутилось на языке, не могла позволить себе из уважения к памяти отца, а другое подобрать — сложно.

— Она очень следила, чтобы папа не злоупотреблял своими родительскими правами…

— Она его шантажировала свиданиями?

Но Данила — привычно проницательный. Да и жизнь живет, понимает, что да как…

И пусть первым порывом было мотнуть головой, Санта снова пожала плечами и вздохнула.

Потому что тогда сама этого всего не понимала, не замечала, не фиксировала. Была ребенком. Причем счастливым, любимым, обласканным. Жила в идеальном мире, не подозревая, как дорого этот мир обходится её отцу и отчасти матери.

— Это было сложно всё… Насколько я понимаю, они были очень подвержены влиянию своей матери. А она — очень обижена…

— Что их совершенно не оправдывает…

Данила уточнил, хоть и не должен был, а по сердцу Санты разлилось тепло и нежность. Она даже улыбнулась благодарно. А потом ещё раз — смущенно, когда Данила игриво щелкнул по носу. Проехался по щеке, погладил…

— Я правильно понимаю, что когда появилась твоя мать, отец уже в разводе был?

Задал не самый деликатный вопрос, но Санте нечего было скрывать и нечего стыдиться.

У Елены и Петра всё было честно. Её мать — не разлучница. Отец — не изменщик. И как бы первая жена и дети от первого брака с её легкой руки его поступки ни интерпретировали, единственная закономерность состоит в том, что когда двое рушат — брак рушится. Если двое строят — он стоит.

— Наверное, папина первая жена считала, что он слишком быстро оправился. До последнего вела себя так, будто имеет на него больше прав…

От воспоминаний о самых сложных днях жизни — когда отец умер — у Санты всегда по коже шел мороз. И сейчас тоже. Даже тогда «та женщина» пыталась задвинуть Елену. Даже горе не заставило заткнуть обиду поглубже хотя бы на несколько дней. Хотя бы из уважения к памяти. Но на Данилу всё это вываливать Санта не стала бы. Стыдно даже озвучивать. Да и он наверняка понимает без слов.

— Поэтому я с ними не знакомилась…

Чтобы не уходить в дебри, Санта вернулась к ответу на изначальный вопрос. Приободрилась, садясь ровнее, расправляя плечи.

Чуть зарделась, запоздало осознав, что вообще-то голая, а мужской взгляд не просто сам собой соскальзывает вниз по шее и ключицам…

Но Данила почти сразу отрывается, возвращается к лицу с её первым новым словом:

— У нас довольно большая разница в возрасте. Мы — разнополые. Отчасти и сам папа списывал на это отсутствие обоюдной заинтересованности. Конечно, понимал, что проблема куда глубже, но я не раз слышала, когда они говорили с мамой, что ему хотелось бы, чтобы когда мы вырастем… Поняли. Смогли поддержать… Он об этом мечтал. К сожалению, этого не случилось.

— А мама твоя?

— Ей было сложно, но она никогда папе ничего не говорила. Во всяком случае, я об этом не знаю. Она — тонкий человек. Её легко обидеть. Когда Игнат стал постарше — он в принципе перестал подавать признаки адекватности. Они почти не приезжали к нам… И слава богу. Но если где-то пересекались — он обязательно маму колол. До сих пор помню, как мне было за неё обидно. И как сложно было держать язык за зубами. Но чем закончится, если не пропускать мимо ушей, мы знали.

— А Макар?

— Макар… — Санта повторила имя второго брата, задумавшись. Поймала себя на мысли, что «исповедоваться» перед Черновым — легко. А ещё на том, что она рассказывает об их глубоко-семейном постороннему для Щетинских человеку впервые. — Он всегда мерк на фоне Игната. Куда старший — туда и он. Я думаю, он не испытывает к нам такой яркой ненависти, как его мать и брат. Но и на нашу сторону в жизни не станет. Я до сих пор помню скандал на папин День рождения… Мы дома праздновали. Были гости… Папа светился… Игнат с Макаром тоже были. Уже взрослые. Игнат только закончил университет. Вечно недовольный. Как одолжение делает своим присутствием. Он подошел к папе, они о чём-то шептались, потом ушли в кабинет… И всё было хорошо, а потом…

Санта закрыла глаза, не сдержавшись. Обняла себя руками, потому что снова мороз, окатывает стыд, дрожью пробегается злость…

— Он считал, что отец обязан был взять его в свою практику после выпускного. Отец считал, что он обязан дать образование, и что обязан не вмешиваться. Коса нашла на камень. Он кричал тогда ужасные вещи. Уже в коридоре. Я помню, как было ужасно стыдно перед собравшимися, которые всё слышали. Каждое слово. Каждое обвинение. Незаслуженное. Потому что он был прав, а Игнат…

Санта не договорила. Но тут и не нужно. Выдержала паузу, закончила:

— Игнат ушел, хлопнув дверью. Макар — следом. Не потому, что оскорбился за брата. Просто он всегда всё делал, как старший. Игнат полжизни обвинял моего отца в том, что посмел бросить их ради меня. Что забыл своих детей, хотя это была ужасная ложь. Папа всегда о них думал. Он ни на минуту о них не забывал. И только сейчас я узнала, насколько же он был лицемерен. Что он-то своего ребенка действительно забыл… И ему так с этим хорошо…

— А если бы ты была на месте своей матери? Зная всё это, стала бы?