Вирджиния Эндрюс - Хевен, дочь ангела Страница 15

Сара перестала ругаться с папой и покрикивать на всех нас. Словно пожилая леди, она еле таскала ноги, а ведь ей было всего двадцать восемь лет. Когда папа приходил домой, Сара почти не смотрела на него, не удосуживалась спросить, где это он пропадал, совсем не упоминала «Ширлис плейс», забывала даже поинтересоваться, «чистые» ли деньги он получает или по-прежнему зарабатывает на продаже левых спиртных напитков. Сара будто замкнулась в себе, пытаясь принять какое-то решение.

День за днем она становилась все более отрешенной, отстранившись от всех нас. Мы это переносили очень болезненно, особенно Наша Джейн и Кейт, которые так нуждались в матери. Взгляд ее ожесточался, когда отец раз или два в неделю появлялся в дверях. Он теперь работал в Уиннерроу, занимался честным делом, однако Сара не верила в это. Несколько раз я слышала, как отец рассказывал ей о своей работе, но как-то неуверенно, потому что Сара не задавала ни единого вопроса.

– Ты делаешь черную работу для попов и жен банкиров, которые не хотят пачкать свои белоснежные ручки.

Спору нет, многие свои доллары отец получал на приработках у богатых людей. Но он был согласен на любой приработок.

Наша Джейн, чувствуя угнетенное состояние матери, болела этим летом больше, чем обычно. Она, в отличие от нас, то и дело схватывала простуду, потом переболела ветрянкой. Не успела пройти ветрянка, как девочка упала в заросли ядовитого плюща, после чего целую неделю плакала день и ночь, а отец среди тьмы вскакивал, заводил машину и уезжал в «Ширлис плейс».

Радость наполняла дни, в которые Наша Джейн чувствовала себя хорошо. Тогда она улыбалась, довольная, и не было во всем огромном мире ребенка симпатичнее Нашей Джейн, этого верховного правителя в лачуге семьи Кастил. И правда, все люди в долине говорили, как красивы дети у хитрого, жестокого, обидчивого и неуравновешенного Люка Кастила и у его жены Сары, такой огромной и некрасивой, по мнению завистливых женщин.

Однажды Кейту, который вообще редко о чем-то просил, понадобились цветные карандаши, а в доме в то время были только карандаши, когда-то полученные Фанни в подарок от мисс Дил (Фанни эту коробку так и не открывала).

– Нет! – визгливо воскликнула Фанни. – Пусть Кейт не трогает мои карандаши, они совсем новенькие!

– Дай ему карандаши, а то он обидится и потом больше не попросит, – стала я уговаривать ее, настороженно поглядывая на братика, который мог в дедушкиной манере сесть и неподвижно замереть.

Но что касается дедушки, он видел больше всех нас. Кто другой мог вырезать по дереву каждый волосок на беличьем хвосте? Его глаза не смотрели, но действительно видели.

– А по мне, хоть пусть вообще никогда не говорит! – выкрикнула Фанни.

Тогда Том взял карандаши и дал их Кейту, на что Фанни стала визгливо угрожать утопиться в колодце.

– А ну замолчите! – рявкнул с порога вошедший отец.

Он оглядел расшумевшихся детей и прищурил глаза, словно шум вызывал у него головную боль.

– Твои дети, ничего не поделаешь, – бросила Сара.

Это было ее единственным приветствием, после чего она сомкнула губы и не сказала ни слова. Отец бросил на Сару сердитый взгляд и вывалил на дощатый выскобленный стол принесенные им продукты. Я быстро прикинула про себя, на сколько хватит пятидесятифунтового мешка муки, пятигаллоновой банки сала, этих пакетов бобов. Сделаю суп, добавлю к капусте со свининой…

Я тревожно подняла голову, услышав резкий толчок в дверь. Отец широким шагом шел к своему старому пикапу. Снова уехал.

У меня екнуло сердце. Каждый раз, когда отец вот так бросал Сару, она вымещала досаду на ком-либо из нас или на себе. Иногда мне было трудно винить его за то, что он не хочет оставаться дома. Не только Наша Джейн и все мы действовали ему на нервы, но и Сара. Она лишилась внешней привлекательности и в обхождении стала неприятна.

Под самое утро чувствовалось приближение зимы. Белки носились, заготавливая зимние запасы, Том помогал дедушке подобрать подходящую древесину для ремесла, и это была непростая работа, поскольку требовались определенные сорта дерева, не очень твердые, но и не слишком мягкие, чтобы изделия не ломались.

Как-то мы с папой оказались во дворе вдвоем.

– Папа, – нерешительно заговорила я, – я делаю в семье все, что в моих силах. Ты можешь сделать для меня хотя бы одну вещь – хоть иногда сказать мне доброе слово?

– Я разве не говорил тебе, чтобы ты оставила меня в покое?! – Его сверлящий взгляд словно пронзил меня насквозь. Потом он повернулся ко мне спиной. – Марш отсюда, пока не получила по заслугам.

– И чего же я заслужила? – бесстрашно спросила я.

Мы встретились глазами, и мои глаза, несомненно, напомнили ему ту, которую он так внезапно потерял…

На веревках для сушки белья наподобие миниатюрных черных солдатиков сидели скворцы. С закрытыми глазами, сонные, нахохлившиеся, птицы предчувствовали наступление холодов и ждали, когда выглянет теплое солнце. Скоро в горах по ночам начнет выпадать снег.

Я вздохнула и стала складывать дрова в поленницу. Сколько бы мы ни готовились, все равно у нас в доме зимой не будет по-настоящему тепло. Среди нарубленных дров лежал топор. Я подумала, что отец пустил бы его в ход, скажи я ему еще хоть одно слово, и молча продолжила собирать и укладывать дрова.

– Этих дров, – обратился отец к Саре, показавшейся в двери, – вам хватит, пока я не приеду снова.

– И куда ты на этот раз, да так поздно? – громко спросила Сара. Она вымыла голову и привела себя в порядок. – Люк, женщине тоскливо и одиноко без мужчины, с одними детьми да стариками.

– Скоро увидимся! – крикнул ей в ответ отец, торопливо направляясь к пикапу. – Надо закончить работу, потом приеду домой и останусь на ночь.

Домой он не приезжал целую неделю. В один из вечеров, ближе к ночи, я сидела на ступеньках террасы и смотрела в затянутое тучами небо. От мрачных мыслей на душе было тошно. Уготовано же где-нибудь для меня место получше, не здесь же весь век жить… Вот крикнула сова, потом завыл одинокий волк. Ночь была наполнена гаммой звуков. Северный осенний ветер завывал и свистел между деревьями, бился в подрагивающие стены нашей лачуги. Мне представлялось, что он пытается сдуть ее, но люди, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться, отстаивали дом.

Я смотрела на месяц, выглядывавший время от времени из-за туч. Вот такой же месяц, думала я, висит сейчас и над Голливудом, и над Нью-Йорком, и над Лондоном, и над Парижем. Прикрывая глаза, я пыталась перенестись через горы и океан, потом, плотно зажмурившись, старалась увидеть свое будущее. Когда-нибудь у меня будет собственная настоящая кровать с подушками, набитыми гусиным пухом, и со стеганым атласным одеялом.

И будут у меня шкафы, полные платьев, которые я стану надевать только по одному разу, а потом сжигать их, как королева Елизавета, чтобы ни на ком больше не видеть эти туалеты. И будут у меня дюжины пар обуви, всех цветов, а есть я буду в модных ресторанах, где горят длинные тонкие свечи… Но пока я сижу на холодной ступеньке и слезы застывают у меня на щеках и ресницах.

Я начала дрожать и кашлять. Все равно не пойду в дом, не хочу ложиться в этой полной людей лачуге на пол между Фанни и Нашей Джейн. Том и Кейт спят чуть дальше, а уже за ними, на тюфяках, – бабушка и дедушка.

Все было более-менее тихо и спокойно, пока я не услышала шарканье стариковских ног. Хрипло дыша, с оханьем и стонами рядом со мной на ступеньке пристроилась бабушка.

– Застудишься до смерти в такую холодную ночь. Думаешь, твой папа пожалеет тебя? Тут лишь в могиле можно быть счастливой.

– Бабушка, ну как можно так ненавидеть меня? Почему ты не можешь вразумить папу, что я не виновата в смерти матери?

– Он знает, что не виновата, понимает в глубине души. Но если он признает это, ему надо будет признать и свою вину в том, что женился на ней, что привез девочку сюда, где ей было невмоготу. Она старалась, ох как она старалась, делала все, что могла. Скребла, чистила, мыла, портя свои белые руки. Помню, как закидывала назад волосы, чтобы не мешали… Потом бежала к своему чемодану, где было полно всяких красивых штучек, доставала кремы, натирала руки, чтобы сохранить их красоту и свежесть.

– Бабушка, ты знаешь, я не могу смотреть в этот чемодан и видеть ее красивые вещи. Что толку надевать эту одежду здесь, куда никто не приходит? А насчет куклы мне прошлой ночью приснился сон, будто она – это я, а я – она. Когда-нибудь я поеду в Бостон и отыщу семью своей мамы. Я считаю себя обязанной сообщить им, что случилось с их дочерью. Они ведь наверняка думают, что она живет себе и здравствует где-нибудь.

– Ты права. Сама я об этом не думала, но ты права. – Бабушка поощрительно обняла меня, но в ее худых руках совсем не было силы. – Ты молодец, настраиваешься на то, чего хочешь добиться, и добьешься.