Вера Кауи - Наследницы Страница 15

— Ты совершенно уверен в законности завещания? — спросила она, когда Блэз позвонил ей из Лондона.

— В этом не может быть никаких сомнений. Бумаги составлены в соответствии с английскими законами, компания «Деспардс» зарегистрирована в Англии, и лондонская ветвь пока контролирует нью-йоркскую. Здесь нет никаких противоречий. «Деспардс» находится в семейной собственности. Ты получаешь Париж, Монте-Карло, Женеву и Гонконг, которые и так принадлежали тебе. Она получает Лондон, Эдинбург и другие филиалы, включая Дублин. Тот, кто покажет лучший результат, получает контроль над швейцарской холдинговой компанией — «Деспардс Интернешнл». В настоящее время вы обе имеете право пользоваться нью-йоркской ветвью, пока победитель не получит все. Это я и собирался ей сегодня сказать.

— Значит, она согласилась встретиться с тобой? — осторожно спросила Доминик.

— Нет, я не извещал ее заранее. Судя по тому, что сообщил мне Чарльз, узнай она, кто я такой и что мне нужно, она отказалась бы от встречи.

— Тогда почему ты к ней пошел? — спросила она подозрительно.

— Потому что Чарльз настойчиво просил меня об этом, — услышала она в ответ.

Лицо Доминик постепенно мрачнело, становилось все более жестким и решительным, но голос звучал так же ровно.

— Я ничуть не боюсь потерять «Деспардс», — сказала она беззаботно. — Папа просто хотел сделать великодушный жест, вот и все. К тому же эта особа никогда не справится с поставленными условиями. Что она умеет? У нее нет ни связей, ни опыта. — Доминик зло рассмеялась. — После ее магазинчика управлять «Деспардс» все равно что пересесть с разбитой колымаги на «конкорд»! Нет, мой дорогой, конкуренции я не боюсь. Делай то, о чем тебя просил папа, но не удивляйся, если нарвешься на грубость.

— Откуда тебе известно, чем она занимается? — спросил недоуменно Блэз.

— Дорогой, ты меня недооцениваешь. Мне известно все, что было известно папе. Все эти годы он наблюдал за ней.

Молчание на другом конце провода было ей ответом.

— Правда, мне всегда казалось, что он попусту тратит время, — закончила Доминик.

Перебирая в уме все сказанное Блэзом, она пришла к выводу, что это был лишь сентиментальный жест со стороны отца, его последнее «прости». Едва ли, пыталась убедить себя Доминик, закосневшая в своей злобе Кейт Меллори согласится принять наследство.

И тем не менее она должна держать события под контролем, исключить любую случайность. Она должна заставить Кейт Меллори отказаться. И, кажется, она знает, как это сделать…

Доминик решительно взяла телефонную трубку.

Кейт стремительно домчалась до Фулема: гнев, кипящий у нее внутри, подгонял ее. Она не замечала, куда идет. Она хотела убежать, побыть одной, попытаться восстановить душевное равновесие, которое теряла всякий раз, заслышав имя отца.

«Какая наглость!» — возмущалась она. Пытается купить себе отпущение грехов. Отец, бессердечно покинувший жену и дочь ради роскошной блондинки и ее дочери, не заслуживает прощения. Она всегда считала, что отец не способен лгать, а он нарушил все свои обещания. Если он действительно раскаивался, то почему не вернулся назад, почему остался с этой расфуфыренной француженкой? «Лжец! — думала она. — Обманщик! Предатель!» Ее пронзила привычная боль. Нет, никогда она не простит отца и ничего не возьмет от него. Ее мать умерла от горя. Это она, Кейт, мучительно наблюдала, как мать таяла с каждым днем. Ни словом она не упрекнула отца, всегда старалась, чтобы и Кейт посмотрела на вещи его глазами. Но сердце Кейт словно окаменело, в нем не было места прощению.

Кейт шагала, погрузившись в свои мысли, стараясь успокоить бурю чувств, которая разыгрывалась всякий раз, как звучало имя отца. Проходили недели, даже месяцы, когда казалось, что наконец она обрела спокойствие, но стоило кому-то произнести его имя, как все начиналось сначала Почему она не может его забыть? Когда приходили его письма, ее поначалу бросало в дрожь, но она упрямо отказывалась прочесть их, несмотря на уговоры матери.

— Он не забыл тебя, дорогая. Погляди, какое толстое письмо. Прочти его. Или позволь мне объяснить, почему…

— Не смей оправдывать его, мама. Он бросил нас обеих ради другой женщины и чужой дочери.

— Все это очень сложно и…

— Что тут сложного? Мы больше ему не нужны — вот и все. Ты видела фотографии в газетах? Видела, какая она красивая и как роскошно одета — и ее дочка тоже. Вот чего он хотел. Мы были недостаточно хороши для него.

— Доченька, ты не знаешь жизни и многого не можешь понять. Твоему отцу было очень трудно сделать этот шаг. Через год-другой ты станешь взрослее, боль немного утихнет, и я тебе все объясню…

Тяжелая болезнь на целый год приковала мать к постели, и Кейт убедила себя, что мать умирает от горя, хотя из благородства в этом не признается.

Но мать умерла, и горькая обида, словно ржавчина, продолжала разъедать сердце Кейт.

После похорон Кейт, посоветовавшись с юристами, продала большой дом в Холланд-парке и переехала к Ролло, которого мать еще при жизни просила не оставлять Кейт. Окончив колледж при Галерее Куртолда, Кейт на год отправилась во Флоренцию писать диссертацию.

Вернувшись в Англию, она работала в «Сотбис» в отделе восточного фарфора, пока не почувствовала, что приобрела достаточно знаний и опыта, чтобы открыть свой магазин.

По-прежнему приходили письма от отца, и она по-прежнему отсылала их обратно. Она отправила ему и напечатанное в «Таймс» объявление о смерти матери, которое составила она сама. «Деспард Сьюзан Меллори. Скончалась 10 августа, оставив любящую дочь Кейт: не выдержало сердце».

Мать завещала кремировать ее и развеять прах над милыми шотландскими горами. Кейт приехала в Глен-Струан, на родину матери, и, горько плача, высыпала пепел, который подхватил порывистый восточный ветер.

Она оплакивала мать, ее разбитое сердце — и себя.

В ту же ночь постояльцы гостиницы были разбужены ее криком, и сопровождавшему ее Ролло пришлось разбудить Кейт.

— Мне приснился страшный сон, — ответила Кейт.

И это была чистая правда: она опять стояла на покрытых вереском холмах, и ветер снова разносил пепел, на этот раз — ее отца…

И теперь, хотя ей уже исполнилось двадцать шесть, одно упоминание имени отца выводило ее из себя. Когда Ролло молча положил перед ней номер «Таймс», где три колонки были посвящены памяти Чарльза Деспарда, она отодвинула газету. «Для меня он давно умер». Потом другое сообщение — об аукционе в Нью-Йорке… Оно причинило ей боль. Глубоко ранило. «Это могла быть я!» — промелькнула неожиданная мысль. Однако на следующий день она выгнала отцовского эмиссара вон…