Риза Грин - Девять месяцев из жизни Страница 15

У Черил такой вид, будто я ей только что сообщила, что «Нейман Маркус»[12] закрывается навсегда. Она просто раздавлена. Обычно я ненавижу эту часть своей работы, однако приходится признать, что есть в этом какое-то извращенное удовольствие – приятно чувствовать себя одним из немногих людей на свете, когда-либо говоривших этой женщине, что она не может поиметь все, что захочет. Она механически кивает головой, и нижняя губа у нее трясется. О боже. Она что, собирается слезу пустить?

– Стефан будет очень недоволен, – всхлипывает она. – Я даже не знаю, как я ему скажу.

Я молчу. Если она думает, что это буду делать я, пусть приглашает на бранч другого консультанта по поступлению. Я прочищаю горло и пробую подойти с другой стороны.

– Вы когда-нибудь спрашивали Тик, что она сама хочет? Потому что, честно говоря, я не вижу в ней никакой заинтересованности в этих школах. Понимаете, если вы хотите, чтобы она приняла мотивированное решение, надо, чтобы она действительно хотела туда поступить.

Жалкая лампочка, еле теплившаяся в ее голове, начинает ослепительно сиять. Она вся светится.

– Знаете, вы абсолютно правы. Я ведь могу сказать Стефану, что она просто не хочет туда поступать, и ему совсем не обязательно знать, что ей туда не попасть.

Вот и славненько, думаю я. Потому что вся эта возня с поступлением деточки в колледж разводится только ради Стефана. Она еще удивляется, что ребенок ее ненавидит.

– Вот поэтому, – говорит она, – мне так хотелось, чтобы вы пришли. Вам, возможно, удастся разобраться в том, чего она хочет, и начать работать в этом направлении.

Я понимаю, что мне срочно надо пописать, спрашиваю ее, где здесь ванная комната, и она направляет меня по длинному мраморному коридору. Ванная оказывается размером с хороший гостиничный номер. Все из черного мрамора и выглядит так, будто они здесь заперли на пару недель мастера по вырезанию монограмм. ЧГС значится везде, самыми извращенными шрифтами. Полотенца, брусочки мыла, крышка стульчака, ящик для мусора, даже пол посреди комнаты выложен плитками с хозяйскими инициалами. Наверное, предполагается, что, если гость на пять минут оставит их общество, он может забыть, в чьем доме находится. Типа, писаешь и думаешь: Ой, где это я? Ааа, все в порядке, я у Черил и Стефана Гарднер. Слава богу, они сделали эту монограмму на полу!

Я присаживаюсь пописать и использую возможность прощупать свои соски: не появилась ли в них повышенная чувствительность. У меня в отличие от многих женщин грудь во время месячных не болит, так что я не совсем понимаю, что за ощущения надо выискивать. Не обнаружив никаких изменений, я вдруг с ужасом понимаю, что разочарована. Интересно, думаю я. Получается, что я все-таки хочу быть беременной? Когда это я успела? Я начинаю подозревать Эндрю в использовании спецтехнологий по промывке мозгов типа «как-хорошо-быть-мамой». Включает, наверное, засранец, пока я сплю.

Вымыв руки, я поворачиваюсь к зеркалу боком и задираю блузку. Живот идеально плоский. Просто поразительно, насколько меньше меня раздувает, когда я не ем углеводы. Я делаю глубокий вдох, потом выдыхаю и выпячиваю его насколько могу. И тут же втягиваю обратно. Нетушки. Не хочу я быть беременной.

Когда я появляюсь из ванной, Черил уже ждет меня на другом конце коридора и делает знаки, чтобы я шла за ней наверх. Поднимаясь по лестнице, я постепенно начинаю слышать жутковатые звуки панк-рока, которые усиливаются с каждым моим шагом. Когда мы оказываемся у двери Тик, Черил приходится кричать, чтобы я слышала.

Как она может слушать этот кошмар? Эти звуки напомнили мне, как я ходила на концерт памяти группы «Def Leppard»: солист там явно обожрался кислоты и вопил как резаный, что он-то и есть настоящий Король Ящеров. Впрочем, я еще в школу тогда ходила, и на дворе были восьмидесятые. А эта музыка просто чудовищна. Слух девка себе точно испортит.

Внезапно я понимаю, что мой внутренний голос говорит то же самое, что говорила мне моя мама, и мне становится страшно. Интересно, смогу ли я вычислить, в какой момент между двадцатью и тридцатью я превратилась в Беа Артур из «Золотых Девочек»?

Черил барабанит в дверь, и только через минуту, если не больше, Тик наконец слышит стук. Дикие звуки смолкают.

– Ну что? – орет она из-за двери. Говорится это мерзким тоном, который я тут же узнаю. Я таким тоном ору на Эндрю, когда он не дает мне спокойно почитать или поговорить по телефону. Или когда я злюсь на перевирание текстов песен. Ладно, согласна, надо действительно попробовать быть с ним помягче. Если бы он так со мной заговорил, я бы точно разревелась. Черил, однако, стоит у двери как ни в чем не бывало.

– Тик, детка, – говорит она нежным голоском, – открой дверь. Тут кое-кто хочет тебя видеть.

Черил смотрит на меня и сконфуженно улыбается. Я в ужасе понимаю, что она ничего не сказала Тик о моем приходе. Вот стерва, все-таки подставила меня.

Дверь распахивается, и на пороге появляется взбешенная Тик. Волосы у нее сегодня выкрашены в черный-черный цвет и торчат во все стороны, Она стоит босиком, в джинсах с черным клепаным ремнем и в старорежимной футболке с фотографией группы «Kiss». Почему-то раньше я не замечала, какая у нее чудесная фигурка. Создается ощущение, что это единственное, что она унаследовала от матери.

Чтобы избежать зрительного контакта, я смотрю не на нее, а на комнату. Должна признать, ничего смешнее я еще не видела. С первого взгляда понятно, что стиль декора выбирала Черил – он бабский, вычурный и чудовищно безвкусный. Розово-белая гамма, тесьма, кружавчики. Но еще забавнее то, как обошлась с этим безобразием Тик. Панковско-дадаистский шедевр.

Честное слово, Дюшан[13] не сделал бы лучше. По нежно-розовому берберскому ковру разбросаны несколько циновок Флокати, выкрашеных по краям в черный и темно-бордовый цвет. Полог, когда-то, наверное, висевший над кроватью на четырех белых стойках, заменен на огромное черное полотнище с белым граффити Black Flag. Вдоль всех стен по розовому фону идет бордюрчик из тюльпанов ручной росписи, причем каждый цветочек аккуратнейшим образом переделан в череп со скрещенными костями. В одном углу стоит профессиональная ударная установка, а в другом – главное блюдо: огромное зеркало в белой, сделанной под старину раме, к которому прилеплена вырезанная из картона в натуральную величину фигура тощего болезненного мужичка, выглядящего так, будто он вот-вот помрет от передозировки героина. В целом создается образ юной девственницы, которую лишил чести сам Джин Симмонс[14]. Просто гениально.