Евгений Щуров - Взгляд со второго этажа Страница 15

– Не скучаешь? – с робкой надеждой в голосе спросила я.

– Некогда скучать! Весь день чем-то занят, иногда вечерами собираемся с ребятами, классно!.. Отца жаль. Кто его?

– Да кто бы знал. У полиции, кажется, только одна версия – конкуренция в бизнесе.

– Может быть, – задумчиво произнёс Иван. – Россия, одно слово. Нам профессора часто говорят, что Россия бедна из-за мафиозной структуры экономики…

– Кстати, дед посылает меня учиться во Францию на две недели, – перебила я сына. – Надо вникать в бизнес. Он нанимает какого-то управляющего, но хочет, чтобы и я всегда была в курсе дел. С переводчицей поеду.

– Наконец-то от своих котов и цветочков оторвёшься, – ехидно прокомментировал сын.

– Ваня, не надо так! Ты же знаешь, что у меня ты – главная забота. Сейчас я должна обеспечивать тебя. Папы нет. А я ещё ничего в этом бизнесе не смыслю.

– Справишься, у тебя получится, – уверенно сказал Ванечка. – Если что, обращайся ко мне. Да у тебя дед под боком. Думаю, глупого менеджера он не пригласит.

– Ты хоть каждый день трусы, носки меняешь?

– Мама, ты такие… глупые вопросы задаёшь! Извини. Да я почти каждый день в разной одежде хожу… Много спортом занимаюсь: бег, теннис, бокс. Ты не представляешь, как там прикольно!

– Всё у тебя прикольно, да! А я тут одна остаюсь!

– Мама, брось! У тебя сейчас с производством много дел интересных появится, новые люди, новое общение. Всё образуется, вот увидишь!

Мы болтали с сыном ещё минут пятнадцать. Я даже позабыла на время, что внизу лежит мой мёртвый муж, Ванечкин отец. Да и сын не выглядел подавленным. Я решила своим видом напомнить Ване, по какому поводу он здесь, и напустила на себя вид подбитой горем вдовы. Это получилось неестественно: внутри меня столкнулись противоречивые чувства – если бы не убили Семёна, я бы не увидела сыночка ещё очень долго. Ужасное внутреннее состояние. Но радость встречи с сыном пересилила всё остальное. Какое же я чудовище!

Постучал в дверь и тут же вошёл папа.

– Вот вы где! Беседуете? Ты рассказала Ивану, что едешь учиться?

– Да, папа, рассказала.

– Напоминаю: ты, Ольга, уезжаешь после сорокового дня, Ваня – после девятого.

– Но папа! Пусть Ванечка до «сороковин» останется! – взмолилась я.

– Никаких! Учиться надо! – отрезал Борис Павлович. – Разболтается тут.

– Разболтаться – не разболтаюсь, но дед прав: учиться надо. Честно говоря, меня всего на неделю отпустили, – Ванечка опустил голову. – Хотел тебе, ма, позже сказать, знал, что расстроишься.

Спина моя покрылась потом, ноги задеревенели. Я так надеялась подольше пробыть с сыночком!

– Конечно, расстроил ты меня! Хотелось подольше с тобой пообщаться, – тут уже естественные слёзы покатились из моих глаз.

– Ну хватит трагедии! – папа встал с кресла. – К вечеру монашки приедут, Псалтирь над Семёном всю ночь читать будут. Ты, Оля, с Ваней выходи хотя бы через час к гробу: народ-то приезжает прощаться.

Он вышел.

– Ладно, ма, я пока к Вике пойду, а ты будешь спускаться вниз – зайди за нами. Мы наготове, – уже открывая дверь, сказал Иван.

Я осталась одна. Было о чём поразмышлять, подумать. Вот приехал сын, мы с ним будем вместе целых девять дней, будем общаться, вместе завтракать, обедать, ужинать. А будем ли? Если смотреть правде в глаза, он, может, целыми днями будет мотаться по городу, показывать своей креолке наши достопримечательности. Вот-вот! Чую, так оно и будет, да!

Сильнейшее чувство обиды охватило меня. Не только обида, но и жалость к себе самой стали вдруг главными чувствами на данный момент. Голова понимала, что происходят естественные процессы взросления мальчика, переориентировка его интересов, но сердце разрывалось от жалости к себе, да, к себе! Я его выносила, родила в муках, ласкала, кормила, поила, любила, купала… Много счастливых лет мы были вместе! Голова понимала и раньше, что он женится, обретёт свою семью, свою любимую женщину, оторвётся от меня. Но сердце опять рвалось от жалости к себе: у меня отнимет счастье служить сыночку, любить его и заботиться о нём некая молодая особа, с которой он будет нежен и предупредителен, которую будет ласкать, обнимать и целовать. Как всё несправедливо!

Я решила, что лучшего времени для печали у гроба мёртвого мужа не найти, поправила траурный наряд, глядя в зеркало, и пошла вниз, стукнув по дороге в дверь Ваниной комнаты.

– Я вниз! – крикнула ему, не открывая дверь.

– Сейчас тоже спустимся! – ответил из-за двери сын.

Вот с таким печальным настроением я медленно спустилась вниз и подошла к гробу. Стоявшие здесь люди расступились, пропуская меня, со всех сторон были слышны слова соболезнования, негромко, как фон музыки в кинофильме во время какой-нибудь минорной сцены.

Спустился Иван со своей креолкой. Абсолютно все присутствовавшие посмотрели на них. Несколько мужчин подошли к сыну, пожали руку, что-то произнесли тихо. Сын серьёзно кивал в ответ, благодарил за сочувствие. Дети подошли ко мне, встали рядом. Мы вместе глядели на мёртвое лицо Семёна, мужа и отца. Ванечка чуть склонился ко мне и шёпотом произнёс:

– Я не верю во всё происходящее. Как во сне. И отца не узнаю. Неприятно всё это. Не страшно, но неприятно как-то.

Я молчала. С сыном всё в порядке, мои страхи, что он запаникует, ушли полностью. Захотелось опять покинуть всех и уйти в свою комнату на втором этаже, где я провела столько лет жизни в долгих раздумьях о беспричинных страхах, вырастающих из ничего за пределами комнаты. Моя комната – моя крепость! Жизнь моя, казалось, останавливалась в пределах моих апартаментов, тут я была сама собой. То ускоряла, то замедляла течение мыслей, а вместе с мыслями и течение реальной жизни. Тут мы играли с Ванечкой, сюда вечерами приходил Семён, когда-то оставался на ночь, здесь мы подолгу болтали с Вероникой, делились своими тайнами. Впрочем, больше всегда говорила Вероника: жизнь её была бурной и насыщенной событиями. Моим кредо была семья. Почему была? У меня есть Ванечка, папа. Всё! Хватит! Я тихонько повернулась к Ванечке и сказала:

– Сынок, проводи меня к себе.

– Да, мама, – ответил Иван, взял осторожно меня под локоть, и мы пошли наверх. Чуть погодя за нами пошла и Виктория.

– Я пойду полежу немного. Если усну, разбуди через час, хорошо? – попросила я.

– Конечно, ма, разбужу.

Иван и Виктория ушли к себе в комнату.

Я прошла до своей двери, остановилась, посмотрела назад. Там, внизу – жизнь, смерть, в комнате сына – жизнь. У меня – покой? Только в комнате.

Я открыла дверь, прошла к кровати, сбросила босоножки, легла. Повернулась на правый бок и закрыла глаза. Тихонечко забрались в постель коты. Как хорошо! Жизнь осталась там, за дверью, надо поспать. Думать ни о чём не хотелось, всё в голове вроде встало на свои места. Завтра похороны, потом поминки, потом – долгий сон. Я себе его позволю. Сын будет встречаться с друзьями, гулять с креолкой, а я буду спать, очень долго спать, сутки. Или дольше. А вы все живите… Семён будет в земле спать, а я – в своей крепости… И Николаю скажу, чтоб никого не впускал… Всё! Сон сморил…