Ольга Шумяцкая - Эль скандаль при посторонних Страница 15

Да, и о голубцах. Обычно я обжариваю их на растительном масле, потом складываю в гусятницу, добавляю тертую морковь, мелко шинкованный лук, немного воды и пару ложек сметаны. Тушить до готовности. Соль и перец по вкусу.

Крепко целую.

Ваша Мыша.

Анжелика внимательно прочитала Мышкину записку, перевернула листок и еще внимательнее принялась разглядывать его с тыльной стороны. Думала, может, Мышка ей там оставила еще какое-нибудь послание. Ну, там, про маринованные огурцы. Или жареную утку. Но никакого послания ей Мышка на тыльной стороне не оставила.

— Так, так, — пробормотала Анжелика, положив листок перед собой и побарабанив по нему пальцами. — Так, так! Значит, не осознали?

— Чего? — тупо спросила Мышка.

— Тяжести содеянного, вот чего, — сказала Анжелика и, отвернувшись от Мышки, равнодушно поглядела в окно, как бы давая понять Мышке, насколько она неинтересна со своим уклонизмом. — А если дело дойдет до Калерии Карповны? Вы об этом подумали? Вот что, милочка, придется мне договор с вами расторгнуть. Арендную плату за помещение можете внести прямо мне.

— П-плату? К-какую п-плату? — промямлила Мышь, ничего не понимая.

— Арендную плату за помещение, — терпеливо объяснила Анжелика. — Мы с вами договор заключали? Заключали! Вы у меня по договору кем оформлены? Педагогом-наставником детской балетной труппы. С арендной платой 300 условных единиц в месяц. А договор заключается на полгода вперед. Вот за эти полгода вы мне и должны... ммм... — Анжелика пошевелила губами. — Одну тысячу восемьсот условных единиц. Деньги будете платить, или как?

Мышка, которая в жизни не держала таких денег в руках, совершенно ошалела.

— У меня нет одной тысячи восьмисот условных единиц, — обреченно прошептала она.

— А паспорт у вас есть? — сурово спросила Анжелика.

Мышь вытащила из сумки замызганный паспорт. Анжелика протянула острые коготки и подцепила Мышкин паспорт. Открыв его и убедившись, что паспорт настоящий, Анжелика сунула его в ящик стола. Потом подумала и заперла ящик на ключ. Потом еще подумала и сунула ключ в свою надувную грудь.

— Вот так, милочка! — удовлетворенно вздохнула она. — Пусть полежит пока. А вы денежки-то собирайте, собирайте!

И встала, давая понять Мышке, что разговор окончен.

Мышка брела домой. Мышка брела домой, и все вокруг было тускло и серо. «Как жить? Как жить? — думала она. — Кому верить? На кого полагаться? С кем делиться рецептами? Кого учить готовить? На Мурку никакой надежды. Мопс вообще к плите не подходит. С кем я останусь на старости лет? Без мужа? Без денег? Без подруг? Без паспорта? Из квартиры, наверное, выселят. По миру пойду. Побираться буду. Кто накормит? Кто обогреет?» И она зарыдала так громко, что стайка старушек у подъезда испуганно вскрикнула, перекрестилась и шмыгнула прочь. Всхлипывая, Мышка ввалилась в лифт, поднялась на свой этаж, роняя ключи, с трудом открыла дверь и, не разуваясь, прошаркала на кухню. Ужасно хотелось чаю. И шарлотки. Утром Мышка испекла шарлотку, чтобы вечером в одиночестве отпраздновать начало своей профессиональной карьеры и первый творческий триумф. Итак, Мышка прошла на кухню, потянулась к выключателю и включила свет.

— Нет! — крикнула она. И еще раз: — Нет! — А потом: — О-о-о! — И еще раз: — О-о-о! — А также: — О Боже, за что! — И упала на стул, как та самая кудрявая березка, изображению которой она посвятила целый вечер и которую нашлось кому заломати.

В привольной непринужденной позе на кухне сидел Джигит. Попа на табуретке. Ноги на столе. Одна рука за головой. Джигит смотрел на стол и улыбался. На столе стояла шарлотка. На шарлотке сидела мышь. Тонкими пальчиками мышь деликатно брала кусочки шарлотки и отправляла в рот. Джигит любовался на мышь.

— Кушяй, мышя! Кушяй, малэнкий! — приговаривал он и толстым заскорузлым пальцем щекотал мыши спинку. Мышь жмурилась от удовольствия и отправляла в рот следующий кусочек шарлотки. — Ешь! Набырайса сыл! Вырастыш балшой, в горы падем, в аул, к бабушка Тамрико в госты!

Увидев Мышку, Джигит грозно нахмурился, ткнул в мышь пальцем и сказал:

— Любуйса! На работу хадыт ума не нада! Кагда женшчин на работа, дом мышеловка становитса!

— Ты сам! — истерически закричала Мышь. — Ты сам ее привадил! Я все слышала! Ты ее подговаривал! Ты нарочно, чтобы меня унизить! Ты над именем моим насмехаешься, изверг!

И, застонав, она бросилась вон, по дороге наступив на отвратительного Коточку, который по-собачьи гавкнул и вцепился в Мышкину лодыжку, чем окончательно ее деморализовал.

В тот же вечер Мышка, спрятавшись с головой под одеяло, позвонила Мурке. Не хотелось ей этого делать. Не хотелось первой протягивать руку дружбы. А что прикажете делать? Надо же с кем-то советоваться.

— Му-ур! — жалобно проныла она. — Я из дома решила уйти. Навсегда. Как ты думаешь, правильно?

Мурка, у которой как раз случился облом с судом и которой было совершенно не до Мыши, саркастически засмеялась:

— Тоже мне, освобожденная женщина Востока! Да куда ты уйдешь! Так и помрешь со своим Джигитом. Не смеши меня, ладно?

И положила трубку.

— А я уйду! Уйду! — прокричала Мышка в пустую трубку. — Я вам всем еще покажу! Я еще лекции читать буду! Меня еще в президиум выберут! Мне еще Нобелевскую премию дадут!

После чего накапала в стакан пятьдесят капель валокордина, взяла в руки карандаш и написала стишок:

От сердца пью настой.

Пилюли — от сосудов.

Раз пью — значит, живой.

И пить их вечно буду[1].

Что, собственно, и составило ее жизненное кредо.

Великая депрессия

«Автомобиль, скрепка и немного нервно»

(Записано Мопси с собственных слов)

— А он мне говорит: «Пускать не велено!» Представляете? Это меня пускать не велено! Что мне оставалось делать?

Девицы синхронно покачали головами. Действительно, ничего не оставалось делать.

— А ты что?

— А я ничего. Повернулась и гордо ушла. Еще плакать будет, что выгнал. Еще пожалеет!

Мышь тихонечко погладила меня по руке. Мурка возмущенно засопела. Мой рассказ привел ее в состояние боевой готовности. Она уже представляла, как дает отпор моим врагам.

А начались мои злоключения с того памятного возвращения из Питера. Я без приключений доехала до дома, сожалея только об одном, что не спряталась в метро за колонной и не подследила за Мышкой — как она там страдает после того, как я вильнула своим красным кожаным хвостом и даже не оглянулась, хотя чувствовала на спине ее тоскливые зазывные взгляды. Я была уверена, что она страдает. И еще как! Мысль о Мышкиных страданиях повлияла на меня каким-то странным образом — я приободрилась. Нет, серьезно. Ничто так не укрепляет дух, как страдания лучшей подруги. Это я еще не знала, какие катаклизмы происходят с Муркой. Вот бы порадовалась!