Эрин Пицци - Плавать с дельфинами Страница 15

Теперь Пандора на все это смотрела отстранение, не переживая. А ведь не так давно это было для нее эпизодами из целой череды отчаянных попыток не сойти с ума. Новые воспоминания, нахлынувшие теперь на женщину, относились к годам ее жизни с Ричардом. Правда, та история, как она сбежала от Нормана, тоже оставалась в памяти где-то рядом, не выходила из головы, как нераспакованный чемодан в чулане. Однако Пандора твердо решила заняться этим чемоданом тогда, когда будет подходящее настроение. У нее хватит на это времени. А потом ее мать уже точно вычислит ее местонахождение, хотя бы по расходам кредитной карточки «Америкэн экспресс». И напишет ей письмо своим ужасающим почерком, и она, ее дочь, не сможет на него не ответить.

Пандора уткнулась носом сзади в шею Бена.

— Пора вставать, — прошептала она и, смеясь, пробежала пальцами по его поднявшемуся пенису.

Медленным движением она подняла влажную от жары ногу и, обхватив ею талию мужчины, приняла его внутрь себя. Так они просыпались каждое утро. От возбуждения капельки пота проступили на ее лбу. Кончая, Бен издал низкий стон, за которым последовало несколько глубоких вздохов.

Попугаи, прервавшие пение, громко и осуждающе заверещали. Пандора улыбнулась, когда представила, с каким выражением очерченных желтым глаз могли эти птицы наблюдать за усилиями людей, жаждущих всего-навсего плотского удовлетворения.

Бен поднялся на локте и поцеловал ее взмокшую шею.

— Кофе, — предложил он, — много, очень много крепкого кофе с молоком.

— О, Бен! Неужели это счастье когда-нибудь все же кончится?

Бен сел. Простыня прилипла к его спине. Он взглянул на Пандору, раскинувшуюся у его коленей. Она немного прибавила в весе, и теперь ее лицо не казалось таким мрачным и нервным, как раньше. Края рта распрямились, глаза, которые раньше, казалось, занимали большую часть ее исхудалого лица, уже не выглядели ненормально выпученными. Бен не хотел ее расстраивать, но и соврать тоже не смог.

— Ничто не длится вечно, Пандора, — ответил он. — Всему приходит конец.

Он говорил со знанием дела, потому что пережил многое: смерть матери и отца, утрату возлюбленной (что, конечно, не сравнимо было с таким горем, как смерть близких, но тоже причинило немало страданий).

— Боюсь, я не верю в то, что есть на земле нечто, длящееся вечно. — Он заметил, как Пандора напряглась, как изменилось ее лицо. — Слушай, Пандора, я же не имею в виду нас с тобой. Но подумай сама, ведь человек рождается в одиночку, в одиночку он и умирает. Ты можешь любить кого-то, кто-то может причинять тебе зло, но в конце пути каждый из них, каждый из нас уходит из этого мира один. При этом неважно, кем был человек — королевой Англии, когда у смертного ложа молились кучи людей, или же простым рыбаком, который, как мой дед, один пошел в море и один там погиб. Последний путь ты всегда совершаешь в одиночку. — Он улыбнулся, наклоняясь к Пандоре, помог ей подняться на ноги.

— Господин Саливен, который учил нас английскому языку, рассказывал о множестве разных религий. Когда мне не надо будет идти выковыривать булыжники из дорожных рытвин, я перескажу тебе кое-что из наших с ним бесед.

Пандора опять легла, откинувшись на подушку. Иногда Бен так здорово раскладывал все по полочкам. Конечно, человек действительно рождается сам по себе. При этом, как, например, в ее случае, тебя не только случайно зачали и ты приходишь в этот мир в одиночку, но ты приходишь еще и совершенно нежеланным. Чувство острой печали заставило Пандору болезненно сморщиться.

«Я, кажется, обидел ее», — подумал Бен, увидев знакомое ему выражение отчаяния на лице женщины.

— Мне не следовало философствовать в столь ранний час, милая. Сейчас я вынужден уйти, и мне будет очень жаль оставлять тебя в этом настроении на весь день. Извини, я был не прав.

Бен был огорчен и озадачен. Он понимал, что ему просто невозможно представить, сколько страданий пришлось ей испытать. Двадцать семь лет его жизненного опыта не шли ни в какое сравнение с пережитыми ею тридцатью семью годами боли и неудач. Иногда ему казалось, что Пандора родилась на маленьком рыбацком судне и большую часть жизни провела в метаниях по штормовым волнам, гонимая ветрами через опасные рифы и атоллы. Порой островерхие кораллы почти что топили эту лодчонку, но ценой неимоверных усилий Пандоре все же удавалось удерживать ее на плаву, выправляя курс. И, когда он в тот вечер нашел ее на пляже, бессильную и отчаявшуюся, и они занялись любовью, он дал тогда себе слово, что будет заботиться о ней, защищать и стараться хоть в какой-то степени восстановить нарушенное равновесие ее души.

Пандора, в свою очередь, тоже кое в чем убедилась. Например, она знала, что их встреча с Беном дарована ей судьбой. И что какой-то этап ее жизни они будут вместе. Но об этом она пока предпочитала не говорить.

— Итак, кофе? — повторит свое предложение Бен. — Иначе мы тут проваляемся все утро, и мой бригадир будет зол на меня.

Еще несколько минут они лежали, переплетаясь в невинных объятиях. Огромные голубые мухи тщетно бились о стекла окон. Пищали комары, как бы требуя разрешения на посадку. Верещали кузнечики. Напротив двери гордо выставило всем напоказ зрелость своих плодов банановое дерево. «Рай не всегда бывает таким мирным и спокойным, — подумала Пандора. — Но почему бы мне не научиться жить сегодняшним днем и в этом черпать свое счастье?»

Во многих отношениях она отождествляла себя сейчас с цветочным бутоном гибискусового дерева. Такие бутоны она видела на дереве у калитки перед поворотом к дому мисс Рози. Она сорвала с ветки один из них размером в четыре дюйма и внимательно рассмотрела. Пандора, так же, как и бутон, была прочно упрятана в защитный кокон, отгораживающий ее от всего и всех. Бен — единственный мог сейчас приоткрыть эту оболочку и приблизиться к ней. Начинала понимать и приближаться к ней и бабушка Бена. Для всех остальных женщина была недоступна, скрыта, как бутон гибискуса в красном, похожем на чрево, коконе. Вот только это самое чрево Пандора, как ни старалась, никак не могла представить чревом своей матери. Ни в коем случае это ее нынешнее убежище не могло оказаться тем неуютным, враждебным материнским чревом, полным, как казалось дочери, всяких «фиброобразных опухолей», о которых она в свое время так много узнала. Эти фибромы всегда представлялись Пандоре шлагбаумами, призванными мешать зачатию. При этом свое право на жизнь, на рождение она получила именно потому, что ее поначалу сочли этой самой опухолью, а когда наконец выяснили, что она всего лишь плод, зачатый четыре месяца назад, было уже слишком поздно делать аборт.