Уильям Блум - Кентерберийская сказочка Страница 15

Она внимательно меня слушала, не отводя глаз. Явно ждала, что я скажу что-то еще.

– Это даже на пользу.

– Как так?

– Если не делать того, что естественно, значит, поступать не по природе, а идти против природы – что же тут хорошего?

Я улыбнулся ей, и она пожала плечами.

Дорога домой заняла двадцать минут, мы шли и болтали, все больше о школе, о людях: как они не понимают друг друга; как глупо, что школьников разделяют по возрасту; как глупо, что их разделяют по полу – так, опять вернулись к тому же самому. Опять же секс! И почему люди всегда о нем говорят, спросила Дженни, это же дурость! Я объяснил: это как драка – если ты ее боишься, все время о ней говоришь. Выходит, люди боятся секса, задала она справедливый вопрос, но я и здесь не потерялся: люди обычно боятся всего нового, неизведанного, не хотят выставиться дураками.

– Но тут-то чего бояться? – удивилась Дженни. – Нового в этом ничего нет, все изведано. И как при этом можно выставиться дураком?

– В том-то и дело, что никак, – ответил я и пожал плечами.

На Малберри-роу мы увидели Тристрама – он шел нам навстречу. Я просто поднял руку в знак приветствия, но Дженни радостно завизжала и кинулась к нему. Несколько коротких фраз – и Тристрам ушел домой. Дженни осталась ждать меня.

– Быстро вы. Назначили тайное свидание? Она виновато посмотрела на меня.

– Буду нем, как рыба. Кроме вас, это никого не касается.

Я подмигнул ей, она улыбнулась и пошла к своему дому.

Итак, свидание. Тайное свидание. Интересно, где они встретятся?

Ясно, что не дома, – и там, и там много народа. В каком-то тихом, уединенном местечке, и где-то неподалеку. Парка поблизости нет, заброшенных домов – тоже. Может быть, в саду? Слишком холодно. А если в сарае? В сарае. Похоже на правду. Но как она мне поверила! Что буду нем, как рыба. Правильно сделала, что поверила. Я не скажу никому. Об их тайных свиданиях не будет знать никто. Кроме нас троих.

Вечером я занимался у себя в комнате, окно было открыто. В конце ее сада, укрытый кустарником, стоял небольшой сарай – самое подходящее для них место. Другого просто нет. Нужно запастись фонарем.

До десяти часов ничего не произошло – если не считать того, что я как следует потрудился. И тут я услышал посвист. Сначала один, а потом и другой, на удивление мелодичный. Ко мне этот сигнал тоже относится. Я выключил свет – и дверь моей комнаты отворилась. В этом было что-то сверхъестественное.

– Келвин, разве можно работать в темноте? Глаза испортишь.

– Мама. Я наблюдаю за звездами и ловлю от этого кайф.

Мысленно я отдал ей приказ – выйди из комнаты. Но ее глаза продолжали сверлить мне спину.

– Мама. Ну, пожалуйста.

Дверь закрылась, и я снова уставился в темноту сада. Уши уловили какой-то звук. Я напряг зрение, ничего не увидел, но со стороны дома Траншанов донеслось какое-то шуршание, какой-то шелест. Я бесшумно спустился вниз и выскользнул в наш сад. Шшш. Тихо, тихо, еще тише. Ожиданьем полна тишина.

Даже в темноте я знал сад лучше, чем свои пять пальцев. Когда к родителям приходили гости, и я боялся встречи с ними, я прятался в саду. Ну-ка, где ваш отпрыск? Небось, вымахал, что не узнать? От этих разговоров меня всегда воротило, и я убегал в кустарник в конце сада, ярдов за семьдесят, а уж когда я действительно не хотел, чтобы меня нашли, перелезал к соседям, но потом всегда появлялась мама и звала меня шепотом, как кличут потерявшуюся кошку.

Я прошел в самый конец сада – туда, где наши территории разграничивала стенка сарая Траншанов. И услышал их шепот.

– Ну и запашок здесь! А твои сюда точно не ходят? – спросил Тристрам.

– Никогда. Иногда садовник забредает, да и то раз в год по обещанию. Почти весь садовый инструмент – в доме. Мы тут можем порядок навести.

– Заметят.

– Говорю тебе, они сюда и не заглядывают.

– А садовник?

– Да ему почти сто лет. Отсюда хоть крышу унеси, он и то не заметит.

– Точно? А свет здесь есть?

– Есть масляная лампадка, но сначала надо занавески повесить.

– Занавески?

– Ну да. Мы же хотим, чтобы здесь было уютно? Хотим. И наши дела нам будет уютнее делать.

– Какие дела?

– Ну, просто.

– Я свечку притащил. Может, зажжем ее в уголочке?

– Тристрам, но я…

– Не бойся. Давай попробуем. Если что, скажем, просто захотелось поиграть.

Я услышал, как чиркнула спичка, и через щель в нижней части сарая замерцал слабенький свет. Я опустился на колени и тут же ощутил сыроватую влагу земли. Мои голубки сидели на перевернутых ящиках из-под фруктов. И он, и она – в школьной форме.

– Ну, так лучше? Ничего они не заметят. А если что – мы же услышим, что они идут по саду, и сгинем. Решат, что это ворюги какие-нибудь. А они думают, ты где?

– У себя наверху, сплю сладким сном. А твои?

– То же самое. Полчаса у нас точно есть.

– Наверное. Вообще-то, это недолго.

Для меня более чем достаточно. А если ноги судорогой сведет? Представляю, какой у меня идиотский сейчас вид.

– Как день прошел? В школе все хорошо? – спросил Тристрам.

– День как день. Правда, встретила Келвина, мы вместе домой шли – ты же видел. Когда он появился, все девчонки заржали.

– Почему?

– Заржали, и все. Дуры потому что. А он хороший. Ему хоть дадут эту стипендию?

– Должны. Все говорят, что он очень умный. Он только и делает, что занимается.

Только и делает, что занимается. Очень мило. Давайте все восхищаться Келвином. А в ваши головки не приходит, что на свете есть кое-что еще?

– Это, наверное, здорово: он школьный староста, а ты с ним так запросто.

Тристрам не ответил. Их плечи соприкоснулись, руки нашли руки. Головы склонились во встречном движении, щека потерлась о щеку, потом лица чуть повернулись – и встретились в поцелуе. Их руки, их тела бездействовали, оставались неподвижными – жили только лица.

Они отпустили друг друга, и Дженни, широко распахнув глаза, в которых бегали искорки любопытства, спросила:

– Хорошо я целуюсь?

– Не знаю. Сравнивать-то не с чем, как я могу знать?

– Очень даже можешь.

– Как?

– Я же могу. Чувствую. Вспомни кино: что у женщины написано в глазах после поцелуя? Так что я знаю: ты целуешься, как надо.

– Ты тоже.

– Честно?

– Не будь дурочкой.

Он наклонил к ней лицо. Но она отодвинулась.

– Я тебя серьезно спрашиваю. Хорошо я целуюсь?

– Ну, конечно. Очень хорошо.

Одним неуловимым движением она прижала его голову к себе. Их рты склеились, дыхание стало громким и прерывистым… когда они, наконец, прервали поцелуй, на их лицах отпечаталось выражение глубокой сосредоточенности.

– А стоя было совсем здорово, – вспомнил он. Они встали и снова погрузились в поцелуй. Тела их крепко прижались друг к другу, задвигались. Руки накрепко сцепились, от движения тел ее серая юбочка дразняще задралась, блузка выпросталась наружу, на мгновение даже мелькнула полоска плоти вокруг талии. Юбочка взметнулась еще выше – сверкнули ее узенькие словно впившиеся в кожу трусики в цветочек.