Доротея Уэбстер - Пейзаж с бурей и двумя влюбленными Страница 15

— Как бы она не стала для тебя слишком спокойной — ты, умник, — зло произнес один из парней, который все еще крепко держал Катрин.

В ответ Доменик, не говоря ни слова, круто развернулся и ударил говорившего рукояткой ножа в шею. Парень выпучил глаза, отпустил девушку и обеими руками схватился за горло. Второй “гость” бросился было на Доменика, но тот повернулся к нему, готовый отразить нападение — нож он теперь держал острием вперед.

— Думаете, я не видел таких шакалов, как вы?! — процедил он сквозь зубы. — Убирайтесь сами, не то я вам помогу!

Катрин, освободившись от объятий парня, бросилась к Женевьеве и ухватилась за нее. Девушка вся дрожала. Женевьева заметила, что ее блузка разорвана.

Парень, которого ударил Доменик, не мог стоять и сел на землю. Жерар топтался в нерешительности. Видно было, что теперь ему хочется поскорее смыться отсюда. Третий из нападавших понял, что соотношение сил изменилось. Драться один на один ему явно не хотелось.

— Ладно, мы еще с тобой посчитаемся! — заявил он. — Попробуй только покажись в Эксе — распишем всю физиономию. Пошли, Жан.

Вдвоем с Жераром они помогли подняться третьему и, выкрикивая угрозы и проклятья, отправились к своей машине, уселись в нее и скрылись. Тогда только Женевьева осознала, что, собственно, случилось и какой опасности она подверглась. И в то время, когда Катрин в слезах благодарила ее и восхищалась ее храбростью, девушка почувствовала, что ее бьет противная дрожь, а ноги подкашиваются. Это не укрылось от глаз Доменика.

— Ладно, хватит восторгов, — в своей обычной манере прервал он Катрин. — Пошли-ка домой. Держитесь обе за меня, каждая со своей стороны. Вот так.

Женевьева с благодарностью приняла предложенную помощь и оперлась на руку Доменика. Она оценила твердость и силу этой руки, как до этого оценила мужество и выдержку этого простого, казалось бы, парня.

— Я думаю, не стоит болтать об этом случае, — сказал Доменик, когда впереди показались освещенные стены замка. — Что было, то прошло — так ведь? — этот вопрос был обращен к Катрин. Девушка смущенно кивнула и принялась объяснять:

— Я их видела всего один раз, в Эксе... Жерар говорит: это, значит, мои друзья, хорошие парни. Я и не думала... Он говорит: поедем, покатаемся... Я не знала, что они тоже здесь. А потом тот, что со шрамом, говорит... ну, что им нужно... Ну, я сначала просто отказывалась, а они не отстают... Не знаю, если бы не Женевьева, не ты... Да я теперь Жерара видеть не хочу...

— Ну вот и отлично, — заключил Доменик и, повернувшись к Женевьеве, спросил: — Значит, договорились?

Она кивнула и только спросила:

— А как быть с Жераром?

— С ним я поговорю сам, — сказал Доменик. — Думаю, никаких проблем здесь не будет.

После этого вечера Катрин сильно изменилась. И уж во всяком случае изменилось ее отношение к Женевьеве. Убедившись, что она не собирается никому рассказывать об этом неприятном для нее (и весьма лестном для Женевьевы) эпизоде, девушка прониклась к ней благодарностью. Теперь она охотно беседовала с ней, рассказывала о своем детстве, о подругах и дружках — “они вовсе не такие, как этот Жерар, не думай чего”. Что касается Жерара, то он вскоре исчез из замка, тихо и незаметно. Как объяснил Доменик, он предложил парню уволиться самому, без огласки, что тот и сделал. На его место был принят другой шофер, Марсель — серьезный, даже скучноватый человек средних лет, который все время проводил в гараже. Доменик съездил в Экс-ле-Бен и выяснил, что парни соврали: они не были местными и приехали в город всего за несколько дней до происшествия, а после него так же внезапно исчезли: после их бегства ими уже интересовалась полиция.

— Как только наш Жерар успел откопать таких дружков! — покачал головой Доменик, рассказывая Женевьеве о своей поездке.

После того вечера завеса молчания, мешавшая им обоим, была разорвана. Доменик признался ей, что после того, как ее стали приглашать по вечерам в замок, а сама она охотно общалась с гостями графа, он стал считать ее заносчивой, презирающей простых, незнатных людей. Она ответила ему упреком в том, что именно через него всем в замке стало известно о ее ученой степени. Доменик возмутился: что за чепуха! Все, кто знает его хоть немного, понимают, что он не передает не то что сплетен или чужих тайн, но вообще не любит говорить лишнее. Наверняка новость стала известна через графа: он тщеславен, и ему, конечно, польстило, что девушка со степенью бакалавра предпочла пребывание в его замке более престижной работе.

Доменик показал ей парк, все его уголки, все самые красивые места. Он рассказал о том, чем занимается, о своих планах. О деревьях, травах, цветах, об их влиянии друг на друга он мог говорить часами. Но еще интереснее Женевьеве были его замечания о людях. С ним она соглашалась чаще, чем с Фуллером.

У Ричарда Фуллера и у молодого садовника был еще один соперник, с которым Женевьева готова была проводить все свободное время. Это была Шарлотта. Уже на третий день после приезда Женевьева попросила у Шарлотты разрешения побывать у нее в мастерской, расположенной рядом с мастерской мистера Вернона. Скульптор сразу согласилась. С тех пор девушка пропадала там часами, наблюдая, как Шарлотта специальными резцами обрабатывает глыбы песчаника или готовит формы для бронзового литья, как появляются из-под ее рук все новые и новые причудливые создания. Работа не мешала им разговаривать. Шарлотта рассказала Женевьеве о себе. Оказалось, что у них много общего. Как и Женевьева, Шарлотта родилась и выросла в небогатой семье — но не на юге, а на севере Франции, в Нормандии. Больше всего на свете она любила слушать сказки, которые во множестве знала ее бабушка, или сидеть в яблоневом саду деда. Она росла мечтательной, нелюдимой, хотя всегда тянулась к людям. В студенческие годы (она училась в Высшей школе искусств) она часто влюблялась в самых разных людей.

— Знаешь, — говорила она, не отрывая глаз от обрабатываемой поверхности камня, — я люблю это состояние влюбленности, когда тот, кого ты любишь, не знает, даже не догадывается об этом. А ты следишь за ним, ловишь его слова, узнаешь о нем все больше — и все, что узнаешь, тебе нравится, все кажется таким значительным, интересным. И ты мечтаешь, мечтаешь — о первом объяснении, первом поцелуе, о свиданиях... Воображаешь долгие разговоры и ведешь их с ним... в воображении.

— А потом? — спросила Женевьева.

— Потом... Потом ты начинаешь замечать одну неприятную черточку, затем другую, еще, еще... И приходит отрезвление. И ты видишь, что тот, кого ты считала особенным, единственным в мире — в сущности, неглубокий, ограниченный человек. Такой же, как все.