Это всё ты - Елена Тодорова Страница 15

Подворачивая нижнюю губу, с силой ее закусываю. Натужно тяну ноздрями кислород. Так же медленно выдыхаю.

– Не совсем, – выравнивая тон, исключаю любые колебания. Из-за этого звучу несколько сухо, но иначе не получается. – Есть зацепки, где Он может скрываться. Проверяю.

Остановившись перед светофором, бью по поворотнику. Какое-то время слушаю лишь это размеренное тиканье, ведь отец молчит. Прижимая пальцы к губам, неторопливо по ним постукиваю. Спокойно наблюдаю за тем, как пешеходы рассекают темноту.

Картинки тюремной камеры и заключенного в ней отца, которые рисует мозг, уже не вызывают того ужаса, который я испытывал два года назад. Не знаю точно, в чем спасение: вырос ли я за это время, или приспособилась лишь моя психика. Уверен в одном: глухая боль в недрах души, которая вынужденно накинула дополнительные шкуры, не уляжется, пока отец не выйдет на свободу.

– Маме ни слова, – напоминает отец, когда уже сворачиваю с проспекта.

– Обижаешь.

Этого достаточно, чтобы закрыть тему.

– Как она? – спрашивает папа.

И мы оба делаем вид, что на этом вопросе голос отца не дрогнул.

– Держится, – хриплю я.

Никогда не рассказываю, что от того количества слез, которое мне приходится принимать, я будто бы просолился. Естественно, что ожесточился. Как еще мне справляться с этим объемом боли? Лекарство найти не так просто.

– А мальчики? – голос отца окончательно падает. – Как они?

– Порядок, пап.

– Ты контролируешь, чтобы нигде не встряли? Разговариваешь?

Моим младшим братьям – Илье, Егору и Богдану ­– шестнадцать, четырнадцать и семь. За старших отец тревожится сильнее всего. Причина по большей части во мне – разнес ведь в свое время отцу всю нервную систему. Насмешка судьбы, что теперь мне самому приходится выступать в качестве мудрого, беспристрастного и порой жесткого наставника.

– Конечно, пап. Я помню, что говорить, – шучу, чтобы сбавить напряжение. И ту проклятую горечь – за себя и братьев, лишившихся отца, что порой ощущается всепоглощающей. – Может, и казалось, что ни хера до моей тупой башки не доходит, но на самом деле отложилось многое.

Папа тихо смеется.

Казалось бы, короткий и простой звук, но я успеваю уловить в нем довольство. Это вызывает дрожь, которую я так долго сдерживал.

– Тупым ты точно никогда не был, Ян. Я горжусь тобой, сын. Силы, которые я вложил в твое воспитание, не были потрачены напрасно. В сложное время ты стал опорой для нас всех.

В солнечном сплетении что-то яро сжимается и пытается вытолкнуть из моей груди какие-то хлипкие чувства. Я моргаю и несколько раз вдыхаю через рот, но странный отрывистый и будто бы влажный звук все же покидает мое нутро.

– Ты сам как, пап? Все есть? Может, нужно что-то? – толкаю торопливо, чтобы заполнить звенящую тишину и быстрее выровнять дыхание.

– Все есть, – заверяет отец. И снова тянет разговор на мою проблемную личину. – Гоняешь?

Сжимаю губы, раздувая щеки, прежде чем вытолкнуть из себя излишки воздуха. По ходу дела пробиваю взглядом по зеркалам и перестраиваюсь, чтобы повернуть к стадиону.

– Иногда, – отвечаю честно.

Знаю ведь, что ему все равно доносят. Этот контроль уже давно не бесит. В какой-то, сука, момент я наконец-то догнал, что так проявляется не деспотизм, а забота.

– Завязывай, – просит папа сдержанно.

– Пока не получается.

Заезжаю на паркинг.

– С деньгами что?

Едва мне исполнилось восемнадцать, удалось получить доступ к личному счету. До этого мама снимала какую-то сумму в ограниченном режиме, но в целом не бедствовали ни дня. Сейчас же вообще полный фарш, потому что отец не скупился и, как оказалось, предусмотрел в своей жизни многое. Однако вопрос о финансах с его стороны звучит при каждом разговоре.

– Хватает, пап.

– Учеба как?

– Да пока непонятно. Вроде как норм.

– Скажи мне только… – после этого вступления следует хорошо знакомая пауза, в промежутке которой у меня на автомате стынет дыхание и каменеют мышцы живота. – Ты поступил на экономфакультет из-за этой девочки?

– Нет, – выдыхаю спешно. Что означает лишь одно – лгу. Зная, что отец это поймет, неохотно исправляюсь: – Не только из-за нее. Здесь крутая сборная. Я уже в основном составе. Летом выпустились самые сильные игроки, и тренер подыскал замену среди выпускников школ. Мне одному из первых поступило предложение.

– Да, я в курсе. Хотел выяснить главную причину.

Смеюсь, натягивая на лицо маску ветреной беззаботности, будто отец способен ее увидеть.

– Футбол, конечно.

– Хорошо, – все, что отвечает папа.

Прощаемся, и я отключаюсь. Но еще какое-то время сижу неподвижно, будто оглушенный. Пока мышцы живота, наконец, не сокращаются и не расслабляются. За грудиной что-то тянет, словно выскочившая из общей системы спица. Она и упирается иглой в сердце. Не позволяя дышать на полный раскат легких, на каждом подъеме диафрагмы дико колет.

– Сука… – испускаю вместе со вздохом.

Хватаю с приборной панели сигареты, покидаю салон.

Фильтр между губ. Блок бэхи через плечо. Искры из зажигалки. Затягиваюсь на ходу.

Дискач в самом разгаре. Народа немерено – яблоку негде упасть. Подсвеченную стробоскопами темноту разрывает ритмичная попсня. Сердце принимается качать кровь быстрее. Настроение уверенно идет на подъем.

«Ок», – одобряю мысленно.

У меня ведь в самом деле все вполне себе нихуево. Сейчас еще кого-то подсниму – раскачаем в тачке подвеску. Жить можно. Терпимо.

Развеселая толпа танцующих девок пронзительно визжит, когда я мимо прохожу. Ухмыляюсь, не вынимая сигареты изо рта. Подмигиваю той, которая осмеливается первой помахать.

– Здоров, – приветствую Самсонова.

– Привет-привет, Нечай.

– Че тут?

– Да ниче, – выдает он, пожимая плечами. – Наших много, видел?

Я затягиваюсь и, опуская сигарету вниз, мотаю головой.

– Тебя девчонка искала.

Понимаю, что Ю тут не может быть, но надежда все равно вспыхивает прежде, чем я успеваю загасить ее реализмом. Прошивает грудь молнией. Пару секунд кажется, что плоть вспорота.

На свободной руке натягиваются вены и жилы – это я сгребаю пальцы в кулак. Притормаживая мотор, медленно выдыхаю плотную струю никотина.

– Да не Филатова. Не будь так очевиден.

Тряхнув головой, с