Замуж в наказание (СИ) - Акулова Мария Страница 15

Он снова печатает. А у меня сердце кровью обливается. После паузы в переписке всплывает:

«Ладно, потом разберемся. Я все спланирую. Пара дней и заберу тебя. Хорошо?»

Пишу: «хорошо» и удаляю последние сообщения.

Он отвечает: «спи, беда моя». Я слушаюсь, пусть и сложно.

Снится чушь, я просыпаюсь в холодном липком поту. Тут же хватаюсь за телефон. Проспала всего пару часов, а от мыслей о том, чтобы снова заснуть, тошнит. Митя больше не писал. Никто не писал.

В доме тихо-тихо. Гость, конечно же, давно ушел. Родители и Бекир досматривают сны в своих спальнях. Подозреваю, все в нашем доме знают о планах отца. Не знаю только я. В теории. А на практике…

Я же могу уйти вот сейчас.

На рассвете. Тихо собрав свое золото, документы, какие-то карманные и небольшой рюкзак вещей. Сесть на автобус, поехать в столицу, там потеряться. План не кажется заманчивым. Мне зябко и страшно. Напоминаю себе, что Митя обещал все обдумать. Плетусь в ванную.

Когда выхожу после долгого-долгого вялого душа, бессмысленных и бесконечных масок, скрабов, лосьонов и масел, которыми именно сейчас почему-то захотелось обмазаться, дом уже ожил. Мама на кухне. Папа говорит по телефону на первом этаже. Только Бекир спит.

Слышу, что папа заканчивает звонок, говорит о чем-то негромко с вышедшей в холл мамой. Сама в это время механическими движениями застегиваю последние пуговицы на новом домашнем костюме. Выбрала его во время шоппинга с Лейлой. Зачем-то жалела, откладывала, не надевала. А сейчас захотелось. С собой, конечно же, не возьму, но хотя бы приятную ткань на теле почувствую.

Мама поднимается по лестнице. Я вспоминаю о том, что за долгие годы в этом доме выучила звуки шагов каждого члена семьи. Только скоро это знание станет одним из ненужных.

Мама тормозит у моей двери, немного сомневается, я это чувствую, потом тихонько стучится. Может боится разбудить? Хотя отдать меня чужому человеку не боится же.

Я теперь думаю, что ругались они скорее всего из-за этого, но мама сдалась. Решила, что папе виднее. В груди ужасно больно.

Прокашливаюсь и выталкиваю из себя:

– Да…

– Встала, кызым? Спустишься к нам с папой?

– Да, две минуты.

Мама вздыхает, кивает, наверное, и уходит. А я отсчитываю ровно две.

Мне кажется, что каким-то чудом умудряюсь заморозить душу. Ступаю аккуратно, чтобы тонкий лед не треснул и чувства не прорвались.

Спускаюсь вниз, смотря под ноги.

Папа с мамой стоят в холле. Это впервые мы с отцом лицом к лицу друг с другом за долгое время.

До последнего избегаю смотреть на него, а сердце все равно ноет.

Останавливаюсь на второй ступеньке, сжимаю руки и сверлю взглядом наш красивый персидский ковер.

– Айлин…

Папа окликает, я просто дергаю подбородок немного вверх, но взгляд не поднимаю. И боюсь, что раскусит, и что сделает слишком больно.

– Дочка…

Мама тоже окликает, на нее я смотрю мельком. Ловлю неловкую, извинительную улыбку и снова опускаю глаза. Это делает только хуже.

– Мне жалко, что так получилось.

Вчера эти слова звучали бы куда искреннее. Сегодня – просто формальность. Папа кивает, мама качает головой.

– Сегодня вечером у нас будет важный гость. – Папа произносит, даже не потрудившись принять мое неуклюжее извинение. Наверное, хорошо, что я вчера не дошла до кабинета.

Сильнее обиды я ощущаю уже злость. Все же поднимаю взгляд. Смотрю прямо и, как хочется верить, безразлично. Папа в ответ серьезно, задумчиво. Я не могу отделаться от мысли, что передо мной – предатель. И еле сдерживаюсь, чтобы не спросить: зачем же ты тогда мне это обещал?

– Это меня касается? – Спрашиваю, сознательно задевая. Папа хмурится, мне на мгновение становится приятно. Чувства – вспышками. Меркнут и я снова тону в болоте боли и тоски.

– Касается, кызым. Ты уже не маленькая, понимаешь, что у твоего поступка были последствия. Не буду говорить, какая слава о тебе разносится языками. И о нас какая…

– Мне жаль, что вас это задело…

Папа кривится. А вот я сдержалась.

– Нам тоже жаль. Вопреки твоему поступку есть человек, который просит у меня твоей руки.

Сердце обрывается, а потом несется вскачь. Я вот сейчас должна удивиться, но сыграть не могу. Злость бурлит.

– Я не собираюсь замуж.

Чуть ли не впервые в жизни разговариваю с отцом так жестко. Краем глаза вижу, как на мои слова реагирует мама. Тянется к шее и непроизвольно сжимает. Покашливает даже. Тебе сложно, да, мамочка? Мне тоже. Я бы хотела, чтобы ты стояла рядом со мной.

– Потом не возьмут, Айлин. А за этого… Я не отдам. – Папа знает имя Мити, я уверена, но даже произнести его не хочет.

– Значит никогда не выйду…

Мой голос пропадает. Свою дурацкую клятву просто шепчу. Вижу, что отцу этот разговор не доставляет удовольствия. И даже мотивы его отчасти понять могу. Но принять – нет.

– Айдар Салманов вечером приедет, дочка. Настройся. Он – хороший человек. Достойный. Принять его предложение – это лучший выход из ситуации, которую ты создала.

– Я его не люблю. Я для него – никто. – Еле сдерживаюсь, чтобы не добавить: как и для тебя, кажется... Делаю больно себе же. Занимаюсь самобичеванием. Но во взгляде отца не вижу ни жалости, ни близости. Его броня куда плотнее, чем моя дурацкая льдиная корка.

– Полюбишь, Айка. Смиришься. Теперь выбирать не приходится.

***

Я провожу день бездарно. Сижу в комнате не потому, что снова приказали подняться, просто привыкла. Нервничаю, постоянно подхожу к окну, хотя и знаю, что папа не вернется до вечера. Раз за разом пишу Мите, точно ли он сможет всё организовать, и выслушиваю от него ворчливое: «Аля, ты уже вляпалась, так хотя бы не мешай разбираться». Вынуждена это глотать.

Меня бросает из крайности в крайность от желания насолить Салманову, выйдя к нему вечером с закрашенными черным карандашом передними зубами и нарисованной не менее густой, чем у него, щетиной на щеках, до мыслей сбежать прямо сейчас, не дожидаясь Мити, но я не решаюсь ни на первое, ни на второе.

Теперь мама уже хочет со мной поговорить. Мне кажется, что даже пытается задобрить. Печет моё любимое миндальное курабье. Я узнаю этот запах из тысячи. Он щекочет ноздри, поднимаясь по лестнице и забираясь под дверь моей комнаты, но сегодня вызывает тошноту.

Меня тошнит от всего. От маминой бурной подготовки, от воспоминаний о папиных словах.

Смиришься… Полюбишь…

А он пытался когда-то? Он выбрал маму сам. Он сам определил свою судьбу. Но в какой момент Аллах разрешил ему определять мою?

Сколько Коран не читай, там ты такого не найдешь. Я уверена, он сам это знает. Но, видимо, своим поступком я задела его слишком сильно. Боюсь, папа не отступится.

Только и я не отступлюсь.

Ближе к семи мама в очередной раз поднимается ко мне и просит привести себя в порядок. Скоро будут гости. Я говорю ей правду: не спущусь. Её это расстраивает, а мне даже удовольствия не доставляет.

Мне хочется только спросить, почему она встала на его сторону, но я люблю ее слишком сильно, чтобы рвать душу. Просто сложно жить со знанием, что мама выбрала не меня.

– Всё равно оденься красиво, кызым. Пожалуйста…

Мама просит и уходит, а я продолжаю сидеть в ожидание приезда гостя, к которому не выйду.

Участвовать в фарсе продажи моей тушки по скидке не стану. К покупателю я чувствую только злость и брезгливость.

Когда у ворот останавливается две машины – папина и Айдара, по моей спине холодок.

Он выходит, захлопывает дверь. Папа ему что-то говорит, Салманов кивает и вскидывает взгляд.

Не может меня видеть, я за тюлью, но все равно пугаюсь.

Потом – сильнее злюсь. Говорю про себя: я была о вас более высокого мнения, господин прокурор. Из цветника готовых отдать вам тело и душу правильных крымскотатарских невест вы выбрали единственную, которую это совершенно точно не порадует. Она не зря лежит на полке уцененки. С гнильцой.