Смена - Светлана Павлова Страница 15

человеческого вмешательства в природный механизм. Я это к чему: с женщинами то же самое. Я с такими вожусь порой, с женщинами блэк баккара. И знаешь, хрень это все полная. С их мертвецкой красотой самое то в крематории стоять – ждать встречи с вечностью. Ха-ха-ха, вот сказанул так сказанул. Да не женщинам, конечно, – цветам, ну фигура речи это, господи. Просто они такие… знаешь, щи кислющие, губища красные, смеются в ладошку, цедят водичку и ресницами хлоп-хлоп, вот и вся мимика. Пахнут так тяжело, душно пахнут. Искусственные, раздражающе, мать их, великолепные. Я такое не люблю. Я ромашки люблю. Хороший добрый цветочек, короче, а не эти вот баккара. Чтоб без завихрений, наслоений и бремени красоты. Чтоб ела вкусно и чтоб смеялась с зубами, громко. Ну или чтоб стеснялась и розовела щечками. Чтоб пахло от нее светлым, сладеньким и радостным. Нормальная такая девчонка-ромашка с понятной просматриваемой серединкой. Короче, как ты. Так что ты не выделывайся, тебе не идет.

Антон высказал это все пулеметом, будто готовился к заявлению не первый год; тема явно была для него острой, важной. Но я не оценила садоводческой параллели, указывающей на неубедительность моего имиджа. От сравнения с неказистым представителем флоры у меня, кажется, запылало лицо. Стало обидно и очень неловко, оттого что моя серединка зачем-то открыта нараспашку. Поэтому я только похлопала ресницами, как настоящая блэк баккара, и пошла в отряд.

Спустя пять минут Антон отправил мне семь извинительных котиков. А потом написал: «Сег где обычно? Придешь?»

Я ничего не ответила. Он и сам знал, что, конечно, приду.

Часть II

Любовь

(неотправленное письмо)

Помнишь день, когда ты взял меня с собой на рынок и я сбежала от отряда, поставив телефон на авиа? Было так. Я вышагиваю впереди со списком из картошек и морковок, а ты сзади тащишь сумки, кидаешь шутки продавщицам и влюбляешь их в себя. Ты жадно нюхаешь кинзу, с хрустом кусаешь яблоки, простукиваешь арбузы и наклоняешься к ним, как к животу беременной женщины. Покупаешь, когда нравится, морщишься, когда нет, споришь, торгуешься. Ты любишь рынки, в этом царстве ты свой, а магазины не любишь – говоришь, в магазине лежалое.

По дороге к базару стоят качели, в которые я зачем-то усаживаюсь. Старые-старые, махровые от ржавчины. Один мягкий, как прыжок кошки, толчок, ноги болтаются туда-сюда, и вот я уже лечу. Ты увеличиваешь амплитуду, игнорируя стоны дряхлой железки. Меня тошнит от страха и высоты, а ты качаешь и качаешь, повторяя: «Не ори! Не ори!»

Спрыгнув, я начинаю рыдать – больше напоказ, чем от обиды. Ты быстро находишься, покупая у бабушки арахис в газетке, совсем как в детстве. Моем, не твоем. Напутствие про счастье не режет слух. Счастья не будет. Но сейчас это неважно.

После рынка ты, нагруженный, как товарняк, ведешь меня на утес. Мы садимся в тени дерева, не высовывая ноги на залитый солнцем камень – кусает пятки. Ты разливаешь белое со страшным названием «Дамские пальчики» и шутишь про глупость аналога «Леди Фингер»; еще теплый лаваш разламывается легко и послушно.

Мы смотрим, как по петлям серпантина проносятся машины, фуры и грузовики и как замедляются, осторожно подбираясь к въезду на пляж. Ты закидываешь в рот горсть ягод и моментально, не стесняясь, выплевываешь. Кисло! Я запрокидываю голову и смотрю в небо, наконец-то поняв, почему актрисы постоянно делают это в кино. Воздух плавится, бьется о скалы, ребенок на пляже заливается плачем, море – синее-синее – всё в мелкой зыби. «Наше» кафе еще не открылось: кресла стоят, прислонившись спинками к столам, словно тянутся друг к другу для поцелуя.

Так красиво просто не может быть.

Я люблю тебя.

* * *

Ты редко брал меня за руку, почти никогда, а вот берешь. Так странно внутри от этого, будто корабль резко встречается с отмелью. Между ног уже наливается горячая капля. Тело все знает. Как же страшно, как же страшно мне было, когда ты молчал. Как хотелось влезть в твою голову, узнать, что там творится. Как хотелось задать глупый вопрос: «О чем ты думаешь?» Но я не спрашивала – из страха быть банальной.

Демонстративно достаю книжку, сказав, что нельзя деградировать, как животные, – только есть и сношаться. Ты не соглашаешься, но утыкаешься в телефон, начинаешь что-то быстро-быстро набирать. А я смотрю и думаю: «Наверное, жене». Сироп Саган льется мимо меня, страницы хлебают порывы ветра, буквы расплываются, я делаю вид, что читаю, чтобы не смотреть на тебя все время.

Я люблю тебя.

* * *

Последний глоток воздуха, только нашего с тобой, – и мы идем обратно к лагерю через лес. Листья влажно переливаются, дождик (всё как обещали утренние тучи). Продавщицы на рынке синхронно раскрывают зонтики, как по приказу. Ты прижимаешь меня к себе, но тут же отдергиваешь руку: кофта неприятно свалялась. Господи, ты такая противная, это нужно срочно с тебя снять. Снял. Стою почти голая под ливнем, а думаю лишь про одно. Отнять тебя у всех, у всего мира – у кухни, у голодного лагеря, у жены, у будущей дочери. У всех. Портрет жениха Вадика расплылся в сознании настолько, что я с трудом могу вспомнить цвет его глаз.

Идем под шорох ливня по зонту, удивляемся, какая это поэтизированная киноерунда – вот так, вдвоем под зонтом. На самом деле жутко неудобно: то спица в глаз, то ручка по носу. Прячемся в чьем-то дворике под спасительным козырьком; ты, как всегда, шутишь. Мой смех заряжает на прыжок ошалевшую от неожиданности кошку. Я разглядываю полумесяц моих зубов у тебя на плече: позавчерашняя отметинка, а такая свежая. Вдруг не сойдет до дома и она увидит? Ну вдруг?

Я люблю весь мир. И весь мир любит меня.

* * *

– Сегодня мы вместе, хочу с тобой выспаться, – ты говоришь.

И как же мне нравится это широкое, обещающее «мы», это «вместе», это «сегодня». И «выспаться», особенно «выспаться».

Дорожки у ворот лагеря разбегаются в разные стороны, я иду по центральной, ты по боковой. Славное последождье. Я смотрю тебе вслед; это безопасно, ведь ты никогда не оборачиваешься. Я буду смотреть долго, пока твою фигуру не украдет поворот тропинки.

Украл.

* * *

В ожидании вечера я перечитываю нашу коротенькую переписку в третий, пятый, десятый раз. Набираю сообщение, состоящее из двух фраз, – пишу и стираю, пишу и стираю, пишу и стираю. А