Татьяна Тронина - Злюка Страница 15

Первый путь был легким и приятным. Беседовать с друзьями о всяком‑разном, плывя по реке жизни… Второй путь — тяжелый и печальный. Это осознанный путь борьбы. Когда уже нельзя отступать.

«Кто я? Что я? Зачем пришла в этот мир? — думала Мелани, сидя перед экраном компьютера. — Я могу быть обычной женщиной, одной из миллионов себе подобных. Чью жизнь можно потом пересказать несколькими словами — родилась, училась, любила, родила, работала и… умерла. Все. Но я и могу стать кем‑то большим. Превратить слова в дело. Я могу бороться за свои идеи. По сути, что моя жизнь? Болтовня — что в реальности, что в виртуальном мире… А я ведь могу что‑то сделать. Я могу изменить все. Я могу изменить мир!»

Мелани щелкнула «мышкой». На экране появилась страничка новостей. И сразу же в глаза бросилось уже ставшее ненавистным имя. Мелани нажала нужную строчку, и перед ней открылось окно с очередной статьей о Марго — «Расследование ведет… писатель!».

— Опять ее писательницей называют, сколько можно! — с отчаянием прошептала Мелани и от гнева даже сжала кулаки.

Марго отправилась в Видногорск. Хм. «А что, если я тоже туда поеду? — вдруг подумала женщина. — Я буду наблюдать за Марго, буду оттуда писать разоблачительные статьи о ней в свой журнал, по горячим следам. В принципе, я могла бы даже фотографировать или снимать на видео репортажи об этой выскочке. Я добьюсь, чтобы этот мыльный пузырь с пошлым именем Марго лопнул! Я объявляю войну всем графоманам!»

Толковый словарь С. Ю. Ожегова:

* Графомания, графомании, мн. нет, ж. (от греч. grapho — пишу и mania — сумасшествие) (мед.). Психическое заболевание, выражающееся в пристрастии к писательству, у лица, лишенного литературных способностей.

— …ты, милый, все крутишь, крутишь. Поди, денег из меня побольше вытянуть хочешь!

— Бабуля, мы на сто рублей договорились, больше я с тебя и не возьму.

— А почему по проспекту не едешь? — живо спросила пожилая, но весьма бодрая пассажирка, державшая на коленях переноску с котом.

— Там дорогу ремонтируют, пробка, — терпеливо объяснил Иван. — А здесь мы быстрей проедем, по боковой улочке.

— Эге, эге… А потом как попросишь себе еще полтинник накинуть! — ехидно возразила пассажирка. — А у меня, милай, не та пенсия, чтобы полтинниками‑то разбрасываться. Вот сейчас еще доктору платить, чтобы Ваське яйца отрезали.

— Жестоко, — вздохнул Иван. — Может, не надо?

— Да как не надо, когда он орет как оглашенный, от соседей одни замечания. А так успокоится он, присмиреет.

Иван притормозил у здания ветклиники.

— Все, бабуля, вылезай… Погоди, я помогу. — Иван выскочил из машины, принял в руки переноску с котом, затем не без труда выдернул из салона грузную, неповоротливую пассажирку. — Сто рублей с тебя.

Едва Иван сел обратно в машину, заработала рация:

— Машина двадцать один десять, свободны? Сейчас ждут на улице Жукова, едут на Верхние Столбы. Берете заказ?

— Беру, — ответил Иван Свете, диспетчеру. — Через пять минут буду на Жукова.

— Двадцать один десять, заказ за вами.

В этот раз пассажиром Ивана оказался интеллигентного вида мужчина с блеском в глазах — явно из тех, кто любит поболтать, пофилософствовать.

— Вот зачем люди животных заводят? — немедленно, без всякого предисловия, начал Иван. Когда была возможность, он охотно болтал с людьми. — Это же они рабов себе заводят!

— Почему же рабов? Мне в Верхние Столбы… — живо отозвался пассажир. — Я думаю, домашним животным нравится такое положение дел. Охотиться не надо, пищу добывать не надо, крыша над головой — ни дождя, ни холода… А еще и приласкают, и поиграют с ними. Лафа!

— Через проспект не повезу, там пробка сейчас. Нет, жизнь — это когда делаешь то, к чему тебя природа приспособила. А когда тебе яйца отрезают… Сейчас бабку вез, она кота в ветклинику кастрировать тащила, — пояснил Иван. — И я подумал, что никакие блага не стоят свободы. Лучше три дня есть свежее мясо, чем тридцать лет питаться падалью.

— Это да… — погрустнел пассажир. — А вот у меня теща, например. Она все за всех знает. И знает, кому чего надо делать. И не важно, что у меня самого голова на плечах…

Далее последовал драматичный рассказ пассажира о своей теще, который взволновал Ивана до глубины души. Затем он подвозил женщину на вокзал, и та делилась уже своими семейными проблемами…

В три часа дня смена закончилась.

Но Иван не поехал домой, он направил машину по одному известному адресу.

Припарковался неподалеку от подъезда, включил негромко музыку. «Но это глупо, — сказал он сам себе. — С чего это вдруг она выйдет сейчас из дома? Погода паршивая — ветер, снег, грязь. Если только дела какие‑то срочные… Но вдруг она выйдет и я увижу ее? Я ведь вчера и не разглядел ее толком. Может, это не она была. Нет, это была она! — сам себе возразил Иван. — Я бы ее из тысячи узнал, из миллиона… Это была она».

Заиграла очередная мелодия. Иван даже вздрогнул — эту самую песню он слушал еще в те далекие времена, когда Рита жила в городе, со своими родными, и он видел девушку почти каждый день.

— Вандерфул, вандерфул лайф… — пробормотал Иван. Английский в свое время давался ему с трудом. Но он все же помнил, что «вандерфул лайф» в переводе значит «чудесная жизнь».

Black — Wonderful Life. Скачать. Слушать.

…Да, была когда‑то чудесная жизнь… Когда Риту Булгакову можно было видеть каждый день.

У нее такая смешная и милая походка! Идет, быстро переставляя ноги — шаг неширокий, и кажется, будто Рита немного косолапит, но это не так — след ложится ровно и четко. Собственно, первым делом вчера Иван заметил, узнал сначала ее походку, потом и только потом увидел ее лицо.

Но не успел Иван дослушать песню до конца, как вдруг подъездная дверь хлопнула, и в февральском сизом воздухе нарисовалась, точно знамение, она. Рита Булгакова! В темно‑синем, до колен, пальто, напоминающем кокон, с пушистым меховым воротником и с непокрытой головой. Белые короткие волосы чуть взлохмачены, бледное личико, огромные голубые глаза.

Рита была все так же красива, как и много лет назад. Она совсем, совсем не изменилась, и даже больше того — она стала еще прекраснее.

Иван давно заметил — женщины ее возраста либо выглядят прекрасно, либо как‑то резко стареют, грузнеют, а в глазах у них начинает плескаться едкая кислота. Куда ни взглянут — там дырку прожгут.

Рита же была прекрасна. В ее глазах сияло само небо.

Она огляделась (искала кого?), потом повернулась и своей стремительной — такой смешной и одновременно милой — походкой направилась в сторону улицы. Оставляя за собой на мокром снегу четкие, ровные отпечатки маленьких ступней. Да! Сейчас на Рите были черные короткие сапожки, дававшие возможность разглядеть ее ноги в подробностях — узкие‑узкие щиколотки и красивые ровные икры, обтянутые плотными черными колготками.