Светлана Сухомизская - Год лягушки Страница 16

Танюха завела мотор и с какой-то яростью врубила музыку.

«Милая-милая-милая! Грешный мой ангел земной!» – сладко заныло радио. «Милая-милая одна, милая-милая другая» – услужливо хмыкнула память Катькиным голосом… Очень подходящая к случаю песня.

– Танюх, да ты что! Выключи эту дрянь сейчас же!

Не меняя выражения лица, Танюха щелкнула кнопкой, и противный мужской голос взвыл: «Разбежавшись, брошусь со скалы!». Мне захотелось немедленно катапультироваться из машины, но Богдан остался доволен, а ситуация совсем не располагала к спору о вкусах. К тому же на мою неопытную душу тяжким отпечатком легли страдания, перенесенные на заре туманной юности, когда все знакомые противоположного пола чуть ли не в один голос убеждали меня, что человек, беззаветно любящий музыку группы «Маркс+Энгельс» – то есть, такой, как я, – не имеет права голоса в приличном обществе, и должен смиренно признавать превосходство любого заунывного гундения, даже какой-нибудь группы «Дырявые носки», на том только основании, что любая рок-музыка лучше любой попсы. Сейчас я, конечно, в обиду себя не даю и при любом удобном случае с металлом в голосе заявляю: «Всех, кто слушает „Пинк Флойд“ – гнать поганою метлой!», но все-таки в первый день знакомства о музыкальных пристрастиях и предпочтениях стараюсь не спорить. Особенно, если пристрастия не очень-то совпадают, а новый знакомый – очень даже нравится.

Удивляясь сама себе, я продела свою руку под локоть Богдана. Богдан сделал почти незаметное движение – и наши пальцы переплелись. И музыка как-то сразу стала не важна.

Зеркало заднего вида отразило Танюхины глаза.

– Смотри на дорогу! – скомандовал Богдан.

Наверное, надо будет сказать ему потом, чтобы он вел себя как-то… помягче.

Дальше поездка проходила почти в полном молчании, если не считать штурманских указаний, которые я – голосом, полным душевного тепла – время от времени давала Танюхе. Да еще когда поворот оказывался чересчур резким – а они почему-то все оказывались чересчур резкими – мы с Богданом поочередно падали друг на друга, и, заходясь в глуповато-счастливом детском хихиканьи, обменивались нескончаемыми извинениями.

– Во-он у того подъезда! – наконец, сказала я, и машина, проехав еще десять метров, остановилась.

Я выжидающе посмотрела на Богдана, не очень представляя себе, что надо говорить и как себя вести. Каким все делается сложным, когда тебе кто-то нравится…

Может, мне следует предложить ему зайти на чашечку кофе, пиалушечку чая, рюмочку вина или стопочку водки? Но – при Танюхе – нет, у меня язык не повернется. Тогда – прощаться? А как?

Мои размышления прервал Богдан:

– Ну, выходим? – и, толкая дверь, велел Танюхе ждать таким тоном, что я, как ошпаренная, выскочила из машины.

Во всяком случае, стало ясно, что, после того, как я отвергла его приглашение в гости, моего приглашения он уже не ждет. А может, плюнуть на женскую солидарность, махнуть рукой на приличия и позвать?

Но тут перед моим мысленным взором встала страшная картина – мое холостяцкое жилище. Я тихонько содрогнулась. Если морально неподготовленного человека привести сегодня в мою квартиру, первая встреча неотвратимо станет последней. Редкий мужчина сможет пережить такое без вреда для психики. Две скомканные постели, моя и Катькина, раскиданная там и сям одежда, повсеместно валяющиеся книжки-бумажки – это еще милые и невинные пустяки. А ваза, в которой уже второй месяц сохнет сверху и гниет в бурой воде снизу, то, что когда-то было букетом роз! А кухня, где невозможно найти ни одной чистой тарелки! А большая чугунная сковородка, в которой я давным-давно, в тот же день, когда получила в подарок букет, готовила мясо по-французски! Мясо, конечно, давно съели, пустую сковородку я залила водой с «Фейри», но помыть за недосугом так и не успела. Даже подумать страшно, что может случиться, если постороннему человеку вздумается приподнять крышку и заглянуть внутрь!

И еще – фотография Зигфрида Энгельса над диваном. И – лягушачий лозунг. И – красное сердечко с надписью «I♥YOU»…

Нет-нет, никакого чая и кофия!

Богдан закурил очередную сигарету, и зажег мою.

Я немного покрутила извилинами в поисках подходящей темы для прощального разговора и не нашла ничего лучше, чем сказать:

– Спасибо, что довез. Хотя не стоило так человека напрягать. Я бы и на метро прекрасно добралась.

– Ничего, человек не расклеится, – Богдан ухмыльнулся. – Вообще-то, это мой «Мерседес».

А когда я подняла брови, добавил:

– А Танюха – моя бывшая половина. И, между прочим, это она от меня ушла, а не я от нее. Так что на все эти ее представления внимания обращать не стоит. Чем глазами сверкать, лучше бы машину помыла.

Пока мы курили и беседовали, Танюха вышла из машины и тоже закурила, но к нам не подошла.

– Надеюсь, скоро увидимся, – выбрасывая окурок, сказал Богдан.

После короткого прощания, я принялась рыться в сумке – ключи, как всегда, категорически отказывались сотрудничать добровольно.

– Ты кое-что забыла, – сказал мне в спину Богдан.

Я обернулась – и наткнулась на подставленную щеку.

Нет, каков нахал!

Не оставалось ничего другого, как применить к нему «поцелуй ужаснейшей силы», изобретенный моей любимой кузиной. Прием прост, как все гениальное. Целуя человека, надо хорошенько воткнуть подбородок ему в лицо. Когда кузина демонстрировала «поцелуй ужаснейшей силы» на мне, я извивалась и вопила от боли.

Но Богдан не завопил. Когда я отодвинулась от него, задыхаясь от затраченных усилий, то увидела лицо, выражающее полное и совершенное удовольствие.

Танюха тем временем высматривала что-то под ногами, отбрасывая снег подошвами сапог. Наконец, нагнулась – и в руке у нее оказалась довольно-таки увесистая палка. Вопреки моему ожиданию, Танюха не бросилась с палкой на меня, чтобы как следует отдубасить. Вместо этого, она принялась чертить что-то на снегу под фонарем. «Мерседес» загораживал мне обзор, и увидеть, что она там чертит, я никак не могла.

– Ну, до скорого, – Богдан наклонился ко мне.

Наконец-то! Теперь-то уж он меня поцелует.

Но он только провел кончиками пальцев по моей щеке и, развернувшись пошел к машине. Недоумевая, я проводила его глазами. И вдруг с удивлением обнаружила, что вижу цвет «Мерседеса».

До чего же причудливо иногда сбываются детские мечты.

Он оказался красным.

Пораженная этим фактом, я долго стояла, позабыв, что надо отыскать ключи и отправиться домой. «Мерседес» давно уехал, на снегу остались следы протекторов и надпись, сделанная Танюхой.

Заинтересовавшись, я подошла поближе и прочла:

«Отольются кошке мышкины слезки!»

Отличный, кстати, лозунг. И неплохой сюжет для детектива. Главная подозреваемая всегда ведет себя именно так. Только в этом детективе, как ни крути, жертвой должна оказаться я.

7

Телефонный звонок сделал то, чего не смог час назад сделать звонок будильника – заставил меня подняться с постели. Не в силах расстаться с одеялом, я набросила его на плечи словно королевскую мантию – свободный край тем временем, разумеется, волочился по полу, и, шлепая по паркету босыми ступнями, подошла к письменному столу – с которого и доносились телефонные сигналы. Самого телефона я, конечно, не видела, потому что так и не сумела разлепить склеенные непродолжительным сном веки. Ведь когда сердце переполнено любовью, руки так и рвутся к уборке квартиры. И не беда, что на уборку может уйти добрая часть ночи.

Взялась за трубку, откашлялась трубным шаляпинским басом, сдернула ее с рычажка, поднесла к уху и полузадушено просипела робкое «алло».

– Доброе утро, будьте любезны, могу я поговорить с Варварой? – спросил женский голос, в котором я не сразу опознала Лидочку.

– Это я, – все еще пребывая во тьме полусна, отозвалась я.

– Варвара, здравствуй, – как будто она только что не сказала мне «доброе утро!», – с тобой сейчас будет говорить Галина Андреевна.

В ту же секунду глаза мои открылись и оказались на два размера больше тех, что были мне даны от рождения.

– Варечка, доброе утро!

– Здравствуйте, Галина Андреевна, – прошелестела я, лихорадочно пытаясь вспомнить, когда в последний раз Гангрена звонила мне домой и по какому поводу, но ничего не находила в памяти, и темный, панический, животный ужас поднимался откуда-то из недр желудка и подкатывал к горлу рвотным спазмом.

Дело ясное, черный час пробил – за все мои прегрешения, подлинные и мнимые, Гангрена, наконец, решила сделать из меня чахохбили. Но к чему это иезуитское «Варечка» и зачем такой слабый, вялый, жалобный голос?

– Варечка, я договорилась с Филиппом Ипполитовичем, вы в редакцию сегодня можете не ходить, – (вот! вот оно!) – Через час за вами заедет мой шофер и отвезет вас ко мне, и мы с вами побеседуем.

– Хорошо, Галина Андреевна, – покорно проблеяла я.