Екатерина Маркова - Блудница Страница 16

Обострившаяся изобретательность привела его в кабинет к доктору Тины, он рассказал о припадке в московской гостинице, был так взволнован и возбужден, что своим состоянием точно подвел мистера Сэмуэля к решению настаивать на непродолжительном пребывании своей клиентки в стационаре.

— Но… вы же знаете, как она относится к этому. Возможно, надо предложить ей ряд обследований, которые невозможно сделать амбулаторно. Не из-за их сложности, а просто из необходимости круглосуточного наблюдения, — осторожно подтолкнул доктора Кристиан к доводам, которые могли бы сработать. — И конечно же, говорить с Тиной должны только вы сами, коллега. Я получу в ответ истерику и очередной припадок.

— Безусловно, — согласно закивал психотерапевт, убойного обаяния толстяк с располагающими мягкими манерами и мировой славой лучшего специалиста в своей области. — Я подумаю, как лучше оформить этот разговор… В любом случае это будет во время нашего с ней сеанса. После вашего возвращения из России мы с Тиной общались лишь по телефону, она, кстати, ни словом не обмолвилась о приступе, но мы договорились начать курс уже на днях.

Доктор долгим внимательным взглядом обвел лицо взволнованного Кристиана и, неторопливо прикурив сигару, тихо сказал:

— Я очень сожалею, коллега, но ваше положение намного серьезней, чем, возможно, всем нам хотелось бы. Тина феноменально точно, на самом тончайшем уровне чувствует вас. Это тот самый случай, когда ее интуиция опережает ваши мысли и делает самые непредсказуемые выводы. В моей практике было не так уж много подобных феноменов. В Москве, видимо, она умудрилась ухватить своей, не будем употреблять слова «больной-здоровый» в области психиатрии, своей разбалансированной психикой, так скажем, что-то такое, что еще в вас не оформилось в образ. Я буду помогать вам, Кристиан, всем своим умением, но многое зависит и от вас. К примеру, все ее фантазии являются точно спровоцированными ощущениями какой-то неправды в вас по отношению к ней. Конечно же, я уговорю ее лечь в клинику, но последствия могут быть разными… Вы — врач, и я не хотел бы даже самую толику своих предположений утаить от вас. Бремя, которое ее болезнь взвалила на вас — и это может усугубляться — в принципе невыносимо для любого человека, каким бы безупречным он ни был. Потому что не в человеческой природе состоять с каким-либо другим существом в отношениях, как со священником на исповеди… Это исключено.

Разговор их был прерван срочным вызовом доктора Сэмуэля к больному.

…Через три дня Тина легла в клинику, а Кристиан вылетел в Париж.

Мария ждала его в роскошном номере гостиницы, которая была не по карману даже такому не стесненному в средствах человеку, как Кристиан.

Приглашения на премьеру он так и не дождался, сам связался с «Гранд Опера» и купил билет на самолет. За два дня до премьеры в клинику ему позвонила Мария. Кристиан вспомнил, что оставил господину Милованову свою визитную карточку и просил обращаться в случае малейшей необходимости.

Мария разговаривала с ним сдержанным, подчеркнуто индифферентным голосом, от чего Кристиан сразу почувствовал дикую панику, и частые удары сердца мешали ему нормально соображать. Она сообщила, что отцу стало лучше после его рекомендаций, передала поклон и благодарность от родителей, вежливо пригласила в гости, если он вновь окажется в Москве. На вопрос о Женевьеве и недоумении, почему он так и не получил обещанного приглашения, Мария рассмеялась в ответ своим низким глуховатым смехом и ничего не сказала.

— Но я все же решился заказать билет на премьеру… Хотя рискую оказаться в положении непрошеного гостя, — сообщил Кристиан.

— В таком случае заезжайте за мной в гостиницу… если получится. Я буду ждать.

Она сообщила адрес своего пребывания в Париже, и Кристиан еще долго слушал короткие гудки из трубки, которую его побелевшие пальцы никак не хотели возвращать на место…

С букетом белых роз и коробкой конфет застыл Кристиан на пороге номера Марии. Она была одета совсем не для выхода в театр. Короткая, открывающая упругий нежный живот легкая кофточка, шорты на бедрах… и все. Она была босиком, и в глаза Кристиану сразу бросился яркий лак, покрывающий аккуратно круглые лунки ногтей. Он не мог отвести глаз от ее узких нежных ступней, на которых, видимо, по закону той же возбуждающей неправильности, которой была она вся создана, второй палец был самым длинным и, смешно расплющившись на полу, точно главенствовал над остальными собратьями.

— У нас не очень много времени… — пробормотал Кристиан, почувствовав, как вспыхнули и загорелись уши под ее пристальным взглядом.

— Да? — Она подошла к нему совсем близко, так, что их дыхание смешалось, и почему-то сказала:

— Я все время думаю о твоем имени. Отчего оно французское, если сам ты ирландец?

— Наверное, оттого, что я по отцу — ирландец, а моя мать была француженкой, и деда по ее линии тоже звали Кристиан.

— Теперь понятно, — кивнула Мария, глядя на него так серьезно и сосредоточенно, словно проблема, связанная с его именем, является единственно главным, что ее волнует. Она облизала губы и шепотом спросила:

— Так на что у нас не очень много времени?

— Я имел в виду… в смысле… до начала спектакля, — запинаясь, произнес непослушным языком Кристиан, а его руки уже ощущали, как податливо волнуется под ними тело Марии.

Уже через несколько минут, когда эта немыслимая женщина, сама раздев Кристиана и скинув с себя всю одежду, замерла в его объятиях, он с ужасом почувствовал, что впервые в жизни абсолютно бессилен. От безысходности и отчаяния заломило сердце, и Кристиан был готов разрыдаться. Мария замерла на несколько секунд, потом нежным шепотом проговорила несколько фраз по-русски и, властным движением откинув простыню, начала вылизывать его горячим влажным языком. Она облизала его с головы до пяток, совсем как новорожденного кутенка, не оставив обойденной ни одной клеточки умирающего от блаженства тела. Теперь он принадлежал ей безраздельно, его плоть дрожала от вожделения и силы, и он любил ее неистово, бережно и ненасытно…

Они не выходили из номера двое суток и только лишь иногда где-то в самом уголке порабощенного Марией сознания слабо вспыхивала тревожным сигналом мысль о Тине.

Телефон надрывался истерическими звонками, но лишь однажды Мария, вздрогнув, прошептала: «Это Женевьева… Не удивляйся, если она выломает дверь и явится со взведенным курком револьвера. То, что он у нее есть, я знаю точно».

За окном одни сутки сменяли другие, а здесь время встало, лицемерно прикинувшись побежденным и якобы запамятовавшим о роковой участи причастившихся непомерным даром любви и шепчущих обессиленно: «Остановись, мгновенье…»