Шарлотта Мендельсон - Почти англичане Страница 16

Гай не так настойчив, как она ожидала. Марина по-прежнему моет грудь холодной водой, втайне от всех экспериментирует с резинками для волос и регулярно пользуется гигиенической помадой. Ничего не помогает. Возможно, все дело в том, что он продолжает мечтать об Аманде Степлтон; говорит о ней, а сам крутит шашни с Мариной, будто она какая-нибудь плевательница. Нужно ли подпитывать его страсть? Не должен ли он попытаться ею овладеть? Посомневавшись, она так ничего и не делает, и лишь иногда, когда поцелуи становятся особенно пылкими, сквозь жар внутри и холод снаружи чувствует волну возбуждения.

Когда же будет петтинг?

Марина, что бы ни думали о ней подруги, отнюдь не ханжа. Она с одиннадцати лет ждала, что кто-нибудь коснется ее груди, и знала: секс будет потрясающим опытом. Может быть, устало размышляет она в три часа ночи, когда сон не идет и остается только смотреть на Хейди, дремлющую в дымке вагинального дезодоранта и спрея для тела, – может быть, она ошибалась?

– Вы ведь миссис Фаркаш?

Лора покупает во «Фриц континенталь» на Эджвер-роуд особый сорт черничного повидла, которое предпочитают в Вестминстер-корте. Подарок призван загладить вину. На этой неделе Лора хотела себя побаловать и купить журнал, но решила, что лучше заручиться поддержкой дома.

Она оборачивается. У полки с хлебцами стоит женщина – такая же высокая и встревоженная, как она сама. Лицо у нее знакомое.

– О, – говорит Лора. – Школа… То есть Илинг. Вы…

– Я преподавала Марине историю. Бриджет Тайс.

– Простите. Я такая дура – витаю в облаках.

– Не извиняйтесь, я и сама не лучше.

Они смотрят друг на друга.

– Моя свекровь – из России, – говорит Бриджет, – у нее особые требования к хлебцам. Вы, случайно, не знаете…

– Вон те, с семечками, они их любят. Свекровь? А я думала… Так вы замужем?

– Ну, не в юридическом смысле. У учителей, знаете ли, тоже бывает секс, – сообщает она с улыбкой.

Лора улыбается в ответ. Повисает пауза – обе думают о сексе мисс Тайс.

– Как дела у Марины?

– Ну…

– Честно говоря, нам ее не хватает. Большая умница. Надеюсь, она счастлива.

Лору выдает выражение лица. Слова, которые принято говорить в таких случаях, – о возможностях, привилегиях, льготах – не идут на ум. Губа предательски вздрагивает, и Лора откашливается.

– Ну…

– Не счастлива?

– Я… конечно, это потрясение. То есть не для меня одной. Но… она привыкнет, не сомневаюсь. Мы все ею очень гордимся.

– Марина в школе-пансионе, трудно представить. Она не из тех, кто терпит дураков. Мы бы приняли ее обратно не раздумывая.

Лора кивает. Перед глазами встает пелена, за которой не видно ни решений, ни чувств, ни будущего. Хочется лечь и уснуть.

– Если вы… если она передумает, – слышит Лора, – это можно обсудить. Нет ничего невозможного. Главное, не затягивайте, пока не поздно.

Когда воскресным утром Марина, зажав в горячей ладошке горстку монет, звонит домой, она решает между прочим упомянуть, что немного скучает. Ничего путного из этого не выходит.

– Антибиотики, – рассеянно говорит ее мама. – Это все возраст. Решили подстраховаться.

– Бедная Ильди.

– Милая, ей восемьдесят два. За ней присмотрят.

– А вдруг все серьезнее? – спрашивает Марина. Мимо нее рысцой проносится Али Стрюер в полной экипировке для игры в лакросс. Уступая дорогу, Марина ударяется локтем о таксофон и ловит ртом воздух – но не плачет. Она допоздна просидела над заданием по химии, не выспалась и выпила слишком много кофе, а теперь, хотя ни разу не была на похоронах, ясно видит перед собой печальную темную капеллу и Ильди в полуоткрытом гробу, как у папы римского. К горлу рвется всхлип. Семья без нее уязвима, однако для них нет большего счастья, чем знать, что Марина здесь.

– У вас точно все хорошо? – спрашивает она.

– Конечно. Почему нет?

– Просто подумала… Неважно. Ладно, мне пора. Ужасно много дел. Да, я опять потеряла линзу. Левую. Нет, правую. Пока.

– Солнышко, будь осторожней, страховка не вечная. Ничего страшного, конечно, но ты постарайся, хорошо?

Все катится под гору. У Марины море проблем, главная из которых: она не любит Гая, а поскольку тот с ней очень мил, велика вероятность, что она вообще не способна на чувства – как психопат. Дело даже не в том, что он младше на год, хотя из-за этого она, разумеется, еще больше себе опротивела. Марина так отчаянно тоскует по дому, что едва может спать по ночам, но семью беспокоить нехорошо. Урсула по-прежнему дуется и считает ее предательницей, а больше ей не к кому обратиться. Среди множества других происшествий, похороненных под спудом позора и страха, – звонок в «Общество самаритян», сделанный в прошлом триместре с автозаправки. По их совету она отправилась на встречу со школьным психологом, капелланшей миссис Гилбрей, улыбчивой женщиной с перламутровой губной помадой и прической в стиле принцессы Дианы. Однако в семейном кабинете Гилбреев, сидя на лоскутной подушке, Марина вспомнила слухи о том, как предыдущий капеллан записывал исповеди школьников на пленку и смеха ради проигрывал их в учительской. После этого на откровения уже не тянуло.

Сама идея признать свои чувства, такие хрупкие и необъятные, Марине невыносима. Думая о Кембридже, она готова взорваться от желания и безысходности, а мысль о том, что она каким-то неосторожным поступком нарушит небесное равновесие и не сумеет уберечь семью от опасности, наполняет ее страхом. Она пристрастилась часто мыть руки: явный признак экземы, и это вдобавок к астме. Из всех шестиклассниц одна Марина не умеет болтать о пустяках и флиртовать. У нее до сих пор нет прозвища. Мистер Вентнер, декан факультета, где учатся одни мальчики, на уроках биологии в упор не замечает, когда она тянет руку; мистер Стивен на вопрос о том, какой длины должно быть сочинение, отвечает: «Как мини-юбка», и пользы от этого мало. Марина никогда не падала в обморок и не ездила на велосипеде; она вряд ли смогла бы забраться на дерево. Она не ходит в бассейн из страха, что мальчики увидят ее купальник, и не записана в поэтический клуб, которого в школе попросту нет. В Кум-Эбби она явно не к месту.

И тут от Гая поступает предложение.

Восемь часов. В Вестминстер-корте рано поужинали: полочинта с грибами, капуста с тмином – кукорица, или это божьи коровки так называются? Рози, Жужи и Ильди едят датское печенье, пьют кофе (он-то точно называется кавичко), слушают по радио «Реквием» Моцарта, судачат о знакомых и смеются до слез. Своего рода счастье. Буто, говорят они, чуньо, – и Лора слабо улыбается: эти слова ей пора бы знать. Сестры Каройи снисходительны к ее неспособности выучить венгерский, как к какому-нибудь незначительному дефекту. Марина научилась считать до десяти и знает некоторые ключевые понятия: «тапочки», «помидор». Сегодня на кухне, размышляя над тем, до чего это трудно, Лора заглянула Ильди через плечо в поваренную книгу: