Сладкий грех. Падение - Лина Мур Страница 16

Над моей головой раздаётся громкий смех. Открываю глаза и вижу этого наглого киллера. Он смеётся и качает головой.

— Нравится тебе искать приключения себе на задницу, Энрика. Видимо, тебе очень скучно живётся в твоём и так дерьмовом мире. Помочь? — Он протягивает мне руку, но я продолжаю лежать на земле.

— Нет. Сама справлюсь, когда ты уйдёшь. Иди, катайся, а я загораю. Вот так, — складываю руки на груди. Не скажу же ему, что у меня всё болит. У меня настолько всё болит, и я так устала, что не могу встать. Просто не могу. Я хочу спать, и я готова спать прямо здесь.

— Почему ты такая упрямая, Энрика? Не понимаю, почему некоторые женщины постоянно просят о помощи в глупостях или хотят содрать с мужчины побольше денег. А есть такие, кто будет умирать, но никогда не признается в этом, — он садится рядом со мной на корточки, разглядывая моё лицо.

— Потому что у некоторых осталась гордость, и они не верят ни во что хорошее. Они знают, что за всё нужно платить и порой оплата слишком высока. А другие… я им завидую. Они могут брать всё, что хотят, и не видят в этом ничего плохого. Они могут отсосать менеджеру в задней комнате и этим же вечером пойти на свидание с другим, чтобы получить деньги за секс. Я бы тоже хотела так уметь. Ни о чём не думать и не иметь проблем. Не иметь принципов, совести и гордости. Но я боюсь, что, когда я умру, мой дедушка надерёт мой зад. Он был хорош в этом. Очень хорош. Как ты, — я улыбаюсь, вспоминая дедушку.

— Он мог одним взглядом заставить меня закрыть рот и одним же взглядом дать ощутить, как мне врезали по заднице ремнём. Это больно, пусть даже в моей голове. Но он меня учил, что женщина должна гордиться тем, что ей дала природа. Не внешностью, а сердцем, душой и принципами. Он говорил, что красота может быть уничтожена, а то, что внутри меня, никогда не даст мне превратиться в вещь. Если мужчина не может оценить этого, то мне не стоит никогда считать, что дело во мне. Это он тупой, а не я. Я буду тупой, если позволю ему уничтожить внутри меня веру в себя, — шепчу я.

— Хороший дедушка. Он говорил правильные вещи, Энрика. Тебе с ним повезло, — улыбается киллер.

— Да… да… — мой подбородок предательски подрагивает. Мои глаза начинает покалывать.

— Он умер… он заснул и не проснулся больше. Мы собирались с ним пойти на завтрак в кафе за углом. Там каждое воскресенье играли в шахматы. Он любил шахматы. Он сказал, что полежит немного, а я отвернулась к раковине, чтобы почистить её. Она забилась. А когда я закончила и пошла к нему, чтобы помочь ему одеться, то он уже был холодным. Он умер, а я чистила чёртову раковину, — по моим вискам уже скатываются крупные слёзы, не прекращаясь. Я никому об этом не рассказывала. Ни разу. Я не люблю разговаривать с людьми, и я не хочу, чтобы они обо мне что-то знали. Личное что-то. А сейчас я плачу, как чёртова девчонка, лёжа на холодной земле перед человеком, который по ошибке чуть меня не убил. Это так унизительно.

— Энрика, мне очень жаль. Я соболезную, — его мягкий голос, искренний и такой тёплый добивает меня.

— Мне не нужна твоя жалость. Мне ничья жалость не нужна. Жалость для слабаков, — рычу я, вытирая слёзы. Меня злит то, что я показала ему свою слабость. Злит безумно. Я ненавижу себя.

— Энрика…

Он хочет помочь мне подняться, но я дёргаюсь в сторону и скользя ногами по льду, встаю, как чёртова корова.

— Не нужна мне твоя жалость. Надо было жалеть меня, когда твои парни меня чуть не убили. Надо было тогда думать о людях, а не позволять бить женщину. Плевать, что она сделала, есть сотня других способов наказать человека, но не силой. Ты такой же, как все они. Такой же, поэтому засунь свою жалость себе в задницу, — всхлипывая и глотая солёные и горькие слёзы, иду к своей сумке, чтобы свалить подальше отсюда. Меня бесит, что слёзы продолжают течь, а в груди огромная дыра из боли.

— Энрика, это сострадание. Я не могу изменить того, что уже случилось. Я не могу стереть твои воспоминая, но я могу помочь тебе забыть их. Ты не даёшь мне этого сделать, отвергая меня.

Господи, как же меня бесит его спокойный голос. Почему он не кричит, как я? Почему у него нет плохих эмоций? Он же плохой парень, они должны быть у него.

— Энрика, — он перехватывает мою сумку, но я дёргаю её на себя.

— Не надо меня трогать. Я не люблю, когда меня трогают, потому что мне больно. Не трогай меня, — я пытаюсь вырвать из его рук свою сумку, но он обхватывает мою талию одной рукой. За один рывок я оказываюсь прижата к его груди. Тепло и приятный аромат его парфюма окутывают меня. Холод остаётся где-то за спиной. Слёзы продолжают течь по моим щекам, потому что мне правда больно, ведь я чувствую в этой сильной и крепкой руке защиту. Чёртову защиту, на которую давно уже не надеялась. Это меня убивает.

Глава 8

Не все люди могут признаться в том, что им нужна помощь. Не все могут быть открытыми и честными даже с самими с собой. У них есть раны внутри. Они кровоточат. Это больно. Всегда больно. И когда появляется человек, который тоже когда-то причинил боль, пусть и косвенно, то становится плохо. У боли бывает лицо. У каждой боли своё обличие, потому что именно люди причиняют боль. И каждое воспоминание — это картотека в памяти с лицами тех, кто это сделал. Даже отдалённо похожие люди могут снова воскресить воспоминания. Поэтому мы держимся подальше от людей. Мы не позволяем им узнать, что мы не такие сильные, какими хотим казаться. Мы просто израненные под всей этой одеждой.

Я плачу. Да, я плачу. Я не плакала очень давно. Точнее, я не плакала так горько и освобождающе, как сейчас. Я плачу, уткнувшись в грудь мужчины, которого совсем не знаю. Но что-то позволяет мне стать очень слабой рядом с ним. Может быть, это сказки, которые мы все читали в детстве. Может быть, это телевидение, которое уверяет нас в том, что всегда есть лекарство от боли. Может быть, это просто женская сущность принадлежать кому-то сильному. Я не знаю ничего об этом особо, но сейчас я сама не узнаю себя.

Когда слёзы перестают капать из глаз и причинять боль от холода на моих щеках, то я сухо всхлипываю, прижимаясь к этому странному киллеру. Мне становится стыдно, хочется спрятаться от своей слабости.

— Всё в порядке. Я уже в порядке, — бормочу я, немного отодвигаясь.

Он убирает свою руку с моей талии и отдаёт мне сумку. Он делает шаг назад, словно выполнил свою работу. Я смотрю на его ноги, покрытые уже снегом, и не могу поднять голову.

— Прости, это… сложные дни. Очень сложные. Я не хотела тебе всего этого говорить.

— Сделаю вид, что этого не было. Тебе будет легче?

— Нет, — слабо улыбаюсь и качаю головой. — Я всё равно буду помнить, что выставила себе истеричкой. Я не такая. Я не кричу на людей и не плачу. Я просто выживаю, как умею.

— Энрика, ты живая, а это значит, что у тебя есть чувства. Тебе не следует стыдиться быть живой. По крайней мере, передо мной.

— Хорошо. Что ж, пока, — разворачиваюсь и бреду медленно, чтобы снова не упасть, по тротуару к автобусной остановке.

— Если я не оскорблю твою борьбу за женское равноправие, то я мог бы подвезти тебя, — предлагает он.