Ирландский предатель - М. Джеймс Страница 16

О боже. Волны чистой похоти, которая пронизывает меня, достаточно, чтобы у меня ослабли колени и слегка закружилась голова. Я уворачиваюсь от него и от стула, к которому он прижал меня, делая шаг назад, чтобы собраться с силами.

— Я знаю, как это происходит, — твердо говорю я. — Я не утруждала себя потерей девственности с кем-то другим, потому что, попросту говоря, восстание того не стоило. Я выросла в этой жизни, Коннор, и я обязана выполнять свой долг. Я дочь Грэма О'Салливана, из семьи дублинских О'Салливанов. На протяжении многих поколений мужчины моей семьи сидели по правую руку ирландского короля. От берегов Ирландского моря до утесов Корран-Туатейл я ирландка до мозга костей. Никто, кроме тебя или твоего брата, не лишит меня девственности, Коннор, а твой брат уже доказал, что недостоин этого. — Я вызывающе смотрю на него, не обращая внимания на бешено колотящееся сердце. — Я устала от этой игры, Коннор. А как насчет тебя? Докажешь ли ты себе то же самое?

Коннор смотрит на меня, и я могу поклясться, что вижу искру восхищения в его глазах, хотя, возможно, мне это кажется.

— Как я уже говорил твоему отцу, Сирша, я здесь кое-что построил. Все, что мне может понадобиться: власть, деньги, уважение, у меня есть здесь, и я построил это самостоятельно, без имени, которым можно было бы торговать. Что касается женщины… — он ухмыляется. — Я не испытываю особого интереса к девственницам, и у меня также нет особого интереса к женитьбе, да мне и не нужно этого делать, чтобы сохранить то, что я здесь построил. Ты можешь назвать меня плейбоем, но я наслаждаюсь стилем своей жизни. У меня нет никакого желания быть связанным.

Я стискиваю зубы, отказываясь отступать.

— Я знаю, что в нашем браке ты будешь поступать так, как тебе заблагорассудится, — лукаво говорю я, не позволяя ему увидеть какую-либо реакцию при мысли о нем в постели другой женщины. — Я знаю, как ведут себя такие люди, как ты, мой отец и твой брат. Мое единственное условие заключается в том, что ты будешь вести себя сдержанно, с уважением относиться к нашей семье и ко мне и держать своих любовниц подальше от нас. В отличие от Твоего брата.

Коннор хмурится, на его лице появляется намек на раздражение.

— Я не думаю, что ты понимаешь, Сирша, — резко говорит он. — Мне не нужно твое разрешение, чтобы поступать так, как мне заблагорассудится. Я делаю то, что хочу, сейчас, здесь, в этом городе. Для меня нет никаких ограничений. Я хозяин своих владений, и мои люди следуют за мной из уважения, любви, верности и ни по какой другой причине. Я не заинтересован возвращаться к тому, что я оставил позади, к иерархии королей, жене, детям, кровавым ожиданиям. — Он качает головой. — Здесь ничего этого нет. Здесь нет столика, за которым можно было бы угождать. Они следуют за мной ради меня. От меня не ожидают, что я буду носить фамилию… Уильям Дэвис не имеет никакого значения, он сам по себе. Если у меня будет внебрачный сын, который захочет этого и заслужит такое же уважение, я передам это ему по наследству. Если нет, то сын одного из других членов моей банды займет это место, когда меня не станет, а я не планирую уходить в ближайшее время.

На этот раз я не могу удержаться от закатывания глаз.

— А что, если у тебя внебрачная дочь? — Саркастически спрашиваю я, и Коннор ухмыляется, снова приближаясь ко мне с той же грациозной целеустремленностью, с тем хищным взглядом в глазах, который говорит мне, что именно он хотел бы со мной сделать.

Было бы намного проще, если бы он не был таким красивым, или если бы эта новая сторона его характера отталкивала меня, вместо того чтобы вызывать странное, опасно возбуждающее чувство, как будто он пробуждает во мне ту часть меня, о существовании которой я раньше и не подозревала. Все в нем сейчас, от его запаха до горящего взгляда его глаз, то, как он нависает надо мной, и сила, которую я чувствую внутри него, заставляет меня чувствовать, что я свечусь изнутри, мое неповиновение его отношению полностью противоречит моим собственным желаниям.

— Женщины не для того, чтобы руководить мужчинами, — говорит он, его взгляд скользит по моему лицу и опускается к декольте в откровенном шоу. — Они предназначены совершенно для чего-то другого.

И затем он протягивает руку, хватая меня за бедро, и притягивает меня вплотную к себе.

Другая его рука зарывается в мои волосы, оттягивая мою голову назад, и дюжина ощущений охватывает меня одновременно, когда его рот обрушивается на мой. Он тверд как скала там, где его бедра соприкасаются с моими, его значительная выпуклость трется об меня, когда его язык проникает в мой рот, как будто наше поддразнивание заводит его. Его рот горячий, требовательный, он приоткрывает мой. На секунду я позволяю ему это, потому что его поцелуй заставляет меня чувствовать себя так, словно я вся горю от макушки до кончиков пальцев ног, удовольствие разливается по моей коже так, как я никогда не представляла, что это возможно.

Черт. Я чувствую себя так, словно могу сгореть здесь и сейчас. Впервые в жизни я знаю, каково это, по-настоящему хотеть потерять свою девственность, позволить Коннору повалить меня на кровать и сорвать ее с меня, пока я кричу от удовольствия вокруг его пальцев, его рта, его члена. Я хочу его так сильно, как никогда ничего не хотела, и я знаю, насколько это опасно, потому что, если я захочу его, я не буду контролировать ситуацию.

Я не могу передать контроль над игрой Коннору Макгрегору.

Это требует от меня каждой унции самоконтроля, а также немалой физической силы, но я отталкиваю его обеими руками, втягивая воздух, когда высвобождаюсь из его хватки и отступаю назад.

— Ты можешь сказать, что все это для тебя бессмысленно, — выдавливаю я, задыхаясь. — Ты можешь сказать, что тебе не нужны короли, или жена, или что-либо из того, что ты должен был иметь как сын своего отца, только жизнь, которую ты построил своими руками, но скажи мне вот что, Коннор. Жизнь твоего брата тоже для тебя ничего не значит?

Я вижу, как его челюсть сжимается одновременно с кулаками, гнев заметно перекатывается через него, когда он смотрит на меня сверху вниз.

— Лиам мой младший брат, — выдавливает он. — Конечно, он мне дорог. Это единственная гребаная причина, по которой я все еще стою в этой комнате и веду