Венера для Милосского - Инга Максимовская Страница 16

я еще ничего не решил окончательно, – отламываю небольшой кусок котлеты вилкой, обмакиваю прожаренный фарш в масло, хотя есть желание взять ее рукой и целиком запихнуть в рот. Так вкуснее. Так я делал в детстве. Правда те котлеты были сделаны почти целиком из хлеба. Но казались нам божественными, потому что были редким деликатесом, – Пока только отсрочка. Ну и вы не директор больше. Я пришлю своего управляющего. Ничего личного, это бизнес.

– Послушайте, я… Мне очень нужна эта работа, – выдыхает директор завода, почти уже бывший. Вытирает бисеринки пота со лба. Хватается за стакан, такой же запотевший, хотя в ресторане отнюдь не жарко.

– Это не обсуждается, Борис Степанович. Вы радели за заводчан, я пошел на встречу. Неужели сейчас ваши убеждения пошатнулись? Что теперь? Вы готовы лишить людей работы ради своего благополучия? Или…

– Вы ничего не понимаете. Знаете, на какой-то миг мне показалось, что вы все же человек, а не бездушный хищник, как про вас говорят, господин Милосский.

– Если бы я вдавался в сантименты, я бы не был тем, кто я есть, дорогой бывший директор. И то, что сейчас происходит – целиком и полностью ваше достижение. Я просто хотел показать вам грань порядочности. Вы нормальный мужик, Борис. Но, если дело коснется лично вас, вы не будете раздумывать о судьбах рабочих. И сейчас вы готовы продать завод, который поднимал ваш дед. Только я уже не собираюсь давать за него ту сумму, о которой шла речь, – морщусь я, уставившись на входную дверь ресторана, в которую заходит… Да твою ж мать… И чертова котлета вдруг кажется мне картонной снова, а пюре. Мерзкая липкая субстанция вызывает тошноту. И телефон на столе мигает экраном. Слава богу. Отвлекает меня от созерцания счастливой парочки, усаживающейся за стол в дальнем углу зала. Венера выглядит… Странно. Маленькая ладная фигурка затянута в платье, которое ей не идет абсолютно. Оно на ней сидит, как седло на корове, черт бы ее подрал. И носить его она не умеет. Декольте слишком глубокое, спина открыта, и я даже издалека могу рассмотреть выпирающие сквозь белоснежную кожу, трогательные позвонки, и шею, склоненную над меню, поданным официанткой, собранные в вечный пучок волосы доктора-венеролога с характером ехидны. А за очками своими уродскими, совсем не кокетливыми, какими-то старушечьими, она прячется. Так мне вдруг кажется.

– Матвей Дионисович, послушайте…

– Лечение вашей дочери полностью оплачено моим концерном, любое, без лимита, сейчас сообщили. Это единственное, что я могу сделать для вас. Вы правы. Борис…

– Можно без отчества, – выдыхает мой собеседник. И я вижу, что его лицо разглаживается. Будто смывается с него печать лютого страха. – Все-таки я оказался прав. Вы не растеряли остатков человечности, Матвей. Мне жаль, что вам на пути попадались только дурные люди. Правда. Если я смогу что-то для вас сделать…

– Вы? – приподнимаю насмешливо бровь. Что он может мне дать? Я вообще не понимаю, почему я вдруг так альтруистично решил ему помочь. Этот ведь он осуждал меня за бездушие, хотя сам загнал людей, которые ему доверяли, в яму надвигающейся нищеты. Это не он меня должен жалеть, а я его. – Борис, вы себе помочь не можете.

Лед в стакане с виски уже растаял, пойло стало абсолютно отвратительным. Но я глотаю его, лишь бы протолкнуть странный болючий ком. Ненавижу когда меня жалеют.

– Вы зря пытаетесь казаться не тем, кто вы есть на самом деле. Жизнь может стать проще, если принять себя.

– Для таких разговоров у меня есть психолог. И плачу я ему столько. что вам и не снилось. Простите, но мне пора.

Поднимаюсь из-за стола. Надо просто уйти вот сейчас. Не глядя на столик в глубине зала, где сидит чертово очкастое наваждение, улыбается мило горбоносому козлу, который не достоин даже просто дышать рядом с чертовой дурой.

– А знаете, Борис, вы все-таки можете мне быть полезным. Детский дом местный же был подшефным заводу, насколько мне известно? Я смотрел финансовые документы. Вы так уходили от налогов?

– Мы так старались детей поддержать, – хмурится директор моего предприятия. Да, сука, я решил дать ему еще шанс. Вот прямо сейчас, хер его знает почему. Наверное мне нравится его упрямая бесстрашная порядочность. Пока под присмотром кризис-менеджеров. Потом посмотрим. – Но… Там до детей то доходило мало что. В конце я просто покупал подарки новогодние, книги, одежду. А потом и это делать прекратил. К своему стыду не смог помочь сиротам. Там свой мир.

– Я вас понял. Спасибо. И еще. Там ведь ваша крестница сидит? – киваю в сторону воркующей парочки. Хотя, то, что там происходит, назвать романтикой можно с огромной натяжкой. По крайней мере «жених» Ведьмеры выглядит жалко. И перевернутая ваза надетая на его голову, словно фантастическая корона смотрится гротескно и совсем не брутально. А кокетливо свисающие цветы кажутся париком клоуна.

– Ах, ты, сука, – рычит король придурков. Я слепну от злости, услышав оскорбление в сторону фурии, спокойно сидящей на своем стуле, словно королева вдовствующая на троне. Тянет через трубочку синий коктейль «Незамерзайку», закинув ногу на ногу. И платье ее задирается слишком высоко, чертов разрез. У меня начисто отключается чувство самосохранения. Словно кто-то щелкает тумблером в моем мозгу. Кто-то злой и противно вредный. Я хочу убить этого подонка, просто за то, что он обозвал чертовку, превратившую его, всего такого мачо, в клоуна. Сжимаю кулаки до хруста в костяшках.

– Матвей, не надо. Не встревайте, – словно сквозь вату слышу голос Бориса. – Они сами выяснят отношения. Милые бранятся, только тешатся.

– Не заставляй меня жалеть о своем решении, Боря. Я ведь почти оставил тебе должность, – рычу я, делая шаг. Всего один шаг я успеваю сделать.

– Я только начала, Вася. Тронешь меня еще, угадай куда я воткну этот нож, – ровно говорит Венера, вертя в руке столовый прибор, отсвечивающий серебром в тусклом свете настенных бра-канделябров. У меня в глазах пляшут солнечные зайцы. Он тронул ее. Сука.

– Ты чертова истеричка. Радуйся, что я дал тебе еще шанс. Кому ты нужна то? Я, думаешь, бегать за тобой буду вечно? Хрен тебе. Свистну, таких как ты набежит, не отобьешься. Думаешь этот буратино богатенький на тебя позарился? Нужна ты ему. Ты для него одноразовая. Он тебя просто поставил раком, показал, кто на самом деле ты такая, и свалил. А я…

– Что ты? – хриплю, в мгновения ока оказавшись за спиной поганца, слепну от злости и яростной обиды за Венеру. В ее глазах я вижу боль, плохо скрытую толстыми стеклами очков. Смотрит прямо мне в душу, как мне кажется сейчас. Да нет, это просто морок. Странный морок, злой, как и все в этом городе.

– Милосский? – шепчет она удивленно, и выражение лица ее из равнодушного превращается в растерянное, – я думала ты уехал. Почему ты не уехал? Слушай. Иди, мы сами разберемся.

– Я задал вопрос.

– Я ее люблю, – рычит коронованный жених. Рядом с ним она смотрится словно воробышек рядом с горбоносым орлом. Точнее не смотрится совсем. И вправду, зачем я лезу? Из них выйдет шикарная пара, ехидная баба и самец гомодрила. Чувства будут гореть, как огонь в яранге. – А вот ты откуда взялся?

– Поэтому позволяешь ночью своей женщине шляться по улицам одной? Поэтому изменяешь. Прекрасные нравы. А ты? Ты его любишь? – смотрю прямо в глаза своему персональному демону. – Венера?

Она молчит. Молчит, как воды в рот набрала. Секунды, сука, тянутся словно смола. Липкая, из которой трудно выбраться. Всего одно слово, и я освобожусь. Уеду. Забуду. Всего одно короткое слово.

– Я тебя понял. Молчание знак согласия, – я пытаюсь себя убедить сам в правильности постулата. Отвечаю за нее на свой же вопрос. Отвечаю так, как удобно мне. Это трусость? Нет, здравый смысл. – Позвони мне как-нибудь,