Екатерина Вильмонт - Плевать на все с гигантской секвойи Страница 16

Алюша позеленела.

– Маря, ты чего, совсем с глузду съехала? Наш Мишка наркоман? Да если б я слышала, своими бы руками пасть ее поганую порвала, и как у нее язык-то повернулся! Мишка наркоман! Да мы с ним на той неделе диспансеризацию проходили, думаешь, доктора бы это проворонили? Если хочешь знать, в полуклинике одна женщина в такой истерике билась – у ней сынишку как раз наркоманом признали…

– Вот видишь!

– Ты чего, оглохла? Я ж говорю, Мишка наш здоровенький, и вообще, золото чистое, а ты этой падле веришь? Да она просто хотела тебя отключить, вот под дых и ударила, знала, гадина, чем тебя до печенок пронять… Ты что, не видишь, какие у Мишки глазки ясные, разве ж у наркоманов такие бывают?

– Ох, Алюша, она и вправду меня до печенок достала… Вот гадина. – Марина разрыдалась.

– Ну ничего умнее не придумала? Но ты поплачь, легче будет.

Марина долго еще рыдала на груди у Алюши, а та гладила ее по голове, приговаривая:

– Маря, Маря, ты не думай такие глупости, неужели я Мишку не уберегу? Он же не только твоя кровиночка, но и моя тоже, я ж его с пеленок ращу.

У меня дороже Мишки никого нет в жизни, даже ты на втором месте, а ведь это не Мишка меня пригрел, а ты. Ну, Маря, все, хватит плакать, а то будешь такое чупирадло, когда на встречу свою пойдешь! Нос красный, глаза красные, они глянут и скажут: она, наверное, пьяница. А не то встретишь там своего суженого, а он тебя и не узнает. Глянет и подумает: она же просто пугало…

– Какой еще суженый? – улыбнулась Марина.

– Да уж какой-нибудь… Не век же тебе с Игорьком хороводиться. Он до сорока лет под мамкину дудку пляшет. Нам такой не годится, сама ведь знаешь… Ну вот, хватит носом хлюпать, иди умойся, причепурься, чтобы сразу все увидали – красавица пришла. К красавицам люди хорошо относятся. А на эту гадину наплюй и разотри!

Марина поцеловала Алюшу и пошла в ванную.

Через час никто не мог бы сказать, что эта элегантная, уверенная в себе женщина недавно рыдала на плече у старой няньки, чувствуя себя несчастной, одинокой, умирая от страха за единственного сына и от жалости к себе. А еще через несколько часов, которые она провела на фирме в обществе Даниила Александровича, ее и вовсе нельзя было узнать. У нее светились глаза, на щеках выступил легкий румянец, она целиком была захвачена предстоящей работой и открывшимися перспективами.

– Мариночка Аркадьевна, я уверен, что наше сотрудничество будет весьма и весьма плодотворным, – мягким баритоном произнес Даниил Александрович.

– Я тоже так думаю, – улыбнулась Марина.

Даниил Александрович, представительный мужчина лет сорока, чуть полноватый, показавшийся Марине вполне приятным, пошел проводить ее, и только тут она спохватилась:

– Даниил Александрович, вы так меня ошеломили, что я даже не спросила, а почему, собственно вы обратились ко мне? Кто вам меня рекомендовал, у меня ведь не такое уж громкое имя…

– А вы не в курсе? Вас настоятельно рекомендовал Всеволод Александрович Некрасов. Его вкусу мы полностью доверяем, тем более что в случае с вами мы не можем заподозрить его в какой-либо пристрастности. – И он тонко улыбнулся.

Марине его замечание страшно не понравилось.

А впрочем, черт с ним. Он, наверное, просто дурак.

А Сева, как всегда, оказался замечательным другом.

– Не скрою, мы предложили эту работу ему, но он категорически отказался, заявил, что сейчас ему это неинтересно, и посоветовал обратиться к вам!

Они попрощались. Марина вышла на улицу. Ей в лицо ударил холодный ветер с мелкими брызгами еще только начинающегося дождя. Она поежилась.

Но все равно, настроение было роскошное. Такая работа! И очень хорошие деньги! Но тут дождь хлынул как из ведра. Зонтик лежал в машине. Марина невольно отступила под козырек здания. В этот момент двери на фотоэлементах разошлись, и оттуда вышел Михаил Петрович. При виде ее он остолбенел:

– Вы? Господи, что вы тут делаете?

Неужели суженый? – испуганно подумала Марина и тут же одернула себя: не будь дурой!

– Да вот пережидаю дождь.

– Марина, это же та самая третья встреча! Теперь вы не отвертитесь. И все-таки как вы сюда попали?

Шли мимо?

– Отнюдь. Меня пригласили здесь поработать.

– Поработать? Кем?

– Меня пригласили оформить верхний, административный этаж. А вы? Вы здесь работаете?

– Ну да. Боже, это судьба, Марина! Послушайте, что мы тут стоим, вы же, наверное, замерзли, такой ветер, а вы легко одеты. Пойдемте посидим в холле!

Михаилу Петровичу было немного страшно. Это уж и в самом деле судьба! А еще она сегодня изумительно выглядит. Странно, в ее лице есть что-то такое… родное… Неужели все дело только в Сидоровых глазах? Нет, нет, эта ямочка на левой щеке, когда она улыбается… На правой такой ямочки нет.

И едва заметный шрамик на переносице, и рисунок губ… Я пропал…

– Марина, смотрите, дождь уже не так хлещет, ..

Вы очень торопитесь?

– Да нет… А что?

– Давайте пообедаем где-нибудь, помните, вы обещали, если будет третья встреча…

– Хорошо, я согласна, – неожиданно для себя произнесла Марина.

Дождь кончился также внезапно, как и начался.

Проглянуло солнце.

– Идем? – спросил он, подавая ей руку.

– Идем!

Они вышли ма улицу. Там было хорошо" пахло свежестью.

– Но у меня тут машина, – растерялась она.

– Ничего страшного, после обеда я привезу вас сюда же.

– Хорошо.

Они подошли к его «БМВ». Он открыл дверцу, но в этот момент у нее в сумочке зазвонил телефон.

– Извините! Алло!

– Маря, Маря, приезжай скорее, Мишка упал, голову расшиб… Я «скорую» вызвала, приезжай скорее, Маря! – рыдала в трубку Алюша.

– Боже, Норино проклятье… – прошептала Марина.

– Что случилось?

– Мне срочно надо домой, мой сын разбился…

– Что значит – разбился? – Он схватил ее за руку. – Где разбился?

– Не знаю, упал, голову разбил… Пустите!

– Я вас не пущу, в таком состоянии нельзя садиться за руль! Я сам вас отвезу!

Он почти силой запихнул ее в машину.

У нее тряслись руки и зуб на зуб не попадал.

– Успокойтесь! Дети часто падают, расшибают себе все что можно и нельзя, а через три дня уже снова лезут куда ни попадя. Уверяю вас, я знаю, что говорю, мой отец был нейрохирургом, он часто говорил: ребенок иногда так башкой треснется, что взрослый давно бы уже окочурился, а он полежит денек-другой – и как огурчик!

– Это правда?

– Что?

– То, что вы сейчас сказали? Или вы просто хотите меня утешить.

– Я безусловно хочу вас утешить, но то, что я сказал, – чистая правда. Я, конечно, уже не помню, почему так происходит, но вроде бы у детей в мозгу есть еще какая-то жидкость, которая амортизирует…