Ольга Карпович - Моя чужая жена Страница 17

В лесу уже темнело, съемочный день заканчивался, все устали и издергались, а последняя сцена никак не шла.

Редников, сидевший в кресле с надписью «Режиссер» на спинке, задумался, потирая ладонью лоб. К нему вопросительно повернулся оператор. Подошла Светлана и протянула глубоким низким голосом:

– Ну что, Дмитрий Владимирович?

– Сейчас, погодите! — Редников сосредоточенно хмурил лоб, пытаясь понять, чего не хватает последней сцене. — Сергей Петрович! — окликнул он наконец Казначеева. — Подойдите, пожалуйста!

К режиссерскому креслу не спеша приблизился исполнитель главной мужской роли. На его холеном, смазливом лице застыло капризно-брезгливое выражение.

– Будьте добры, присядьте, пожалуйста, — пригласил его Редников, уступая актеру свое кресло.

Казначеев с недовольной миной плюхнулся на режиссерское место, а к нему уже спешила ассистентка Леночка с кружкой домашнего компота. Але, проведшей на площадке весь день, уже успели объяснить, что Казначеев — лучший актер прошлого года по опросу журнала «Советский экран», потому он и бродит по площадке с надменно задранным носом, потому и приходится считаться с его капризами.

– Вот посмотрите, — обратился Дмитрий к Казначееву и шагнул на площадку.

Светлана заняла свое место между двух берез. Засуетились осветители за ярким кинофло, электрический свет, упав на лицо Светланы, сделал его еще ярче и выразительнее. Оператор повернулся к камере.

– Мотор! Камера! Начали! — скомандовал режиссер.

Казначеев высокомерно щурился поверх стакана с компотом. Аля подошла ближе и, затаившись, пристально смотрела на происходящее на площадке.

Митя, ступая мягко, бесшумно, крадучись движется между стволов берез. Во всей его фигуре чувствуется какая-то природная грация, грация большого сильного зверя. Он чутко прислушивается, за деревьями едва улавливает смех и, не торопясь, уверенный в своей власти над смеющейся женщиной, движется на звук.

Увидев его, Светлана хочет спрятаться, убежать, но, завороженная его взглядом, остается на месте. Митя приближается к ней, сильной рукой привлекает к себе. Она припадает к нему, все ее тело делается мягким, податливым. Митя властно запрокидывает ей голову, целует, глядя прямо в глаза. Оторвавшись на секунду от его губ, Светлана хрипло шепчет:

— Ты…

– Вот примерно так. Согласны, Сергей Петрович? — спросил Дмитрий Владимирович, выходя из кадра и направляясь к своему месту.

Казначеев рассеянно покивал, вернулся на площадку. Редников дал команду, и съемка сцены пошла еще раз. Но Аля уже не смотрела, отошла в сторону, снова присела на коробку.

«Эта Светлана влюблена в него, понятное дело, — думала девушка, чертя бессмысленные значки и полосы в тетради. — И, кажется, между ними что-то есть. Но как же тогда „семья, долг“? Значит, не все так однозначно?»

Она оценивающе взглянула на актрису, отметила полные чувственно приоткрытые губы, светящиеся бесстыжие глаза, белую круглую шею, обрамленную кружевным воротником старомодного платья. Женщина, безусловно, была хороша собой.

«Ненавижу ее!» — вдруг поняла Аля. Она с силой стукнула костяшками пальцев по краю коробки и отвернулась.

Наконец сцена была отыграна. Редников поднялся с кресла и объявил:

– Смена окончена. Всем спасибо за усталость!

Члены съемочной группы начали расходиться с площадки. Скрылся в фургоне Казначеев, прошел, разминая затекшую шею, оператор, осветители сворачивали оборудование. Дмитрий Владимирович закурил папиросу, перебросился парой слов со вторым режиссером. Аля поднялась наконец с коробки, на которой провела почти целый день, хотела подойти к Редникову, но тут как из-под земли возникла вездесущая Светлана.

Она успела уже переодеться в джинсовую юбку и алую блузку с большим вырезом. Теперь женщина шла на Дмитрия, надвигалась на него обтянутым алым шелком бюстом, выставив его вперед, как бушприт корабля. Остановившись перед Редниковым, Светлана сказала ему что-то, склонила голову к плечу и маняще улыбнулась. Дмитрий взглянул на нее рассеянно, мысленно еще находясь в съемочном процессе.

Аля стояла поодаль, не зная, что делать.

«Как бы там ни было, а я не уйду, не поговорив с режиссером, — с мрачной решимостью подумала она. — Когда-нибудь угомонится же эта Светлана».

Неожиданно у обочины притормозило такси, из которого выскочил Никита и, открыто улыбаясь, направился к отцу. На плече у него висела объемная, видимо тяжелая, сумка.

Аля не могла поверить своим глазам. Неужели после утренней сцены он вот так просто приехал к отцу? Или тут что-то кроется?

Никита подошел к Дмитрию, поздоровался, тот ответил на приветствие, затем помрачнел, вспомнив о ссоре.

– Ты извини, что так вышло утром… — неожиданно выпалил Никита. — Я же забыл… Прости меня… — Он помолчал немного и сказал с усилием: — Папа…

Редников недоверчиво посмотрел на сына. Тот ответил добродушным, открытым взглядом. Дмитрий Владимирович хлопнул Никиту по плечу, пробормотал:

– Ладно уж, кто старое помянет…

– Ну вот и прекрасно, — задушевно улыбнулся Никита. — А раз уж у нас дома так вышло, так хоть здесь отметим по-человечески.

Редников нахмурился, хотел что-то возразить, но сын уже трижды хлопнул в ладоши, привлекая всеобщее внимание, и, убедившись, что на него обернулись, громогласно провозгласил:

– Товарищи кинематографисты! Мой скромный отец, конечно, не сказал никому о том, что сегодня у него день рождения. И тем самым пытался скрыть от вас прекрасный повод выпить за его здоровье. Что я и предлагаю сделать прямо сейчас!

Со всех сторон послышались одобрительные возгласы. Несколько человек приблизились к Дмитрию Владимировичу, посыпались поздравления. Никита, довольный произведенным эффектом, подошел к раскладному столу, на котором накрывали обед, и принялся вытаскивать из сумки припасы — бутылки с коньяком, шампанское, палки финского сервелата, жестянки с консервами.

Ассистентка Леночка суетилась рядом, расставляла складные табуретки. Из-за кустов появился оператор, волоча за собой здоровенное бревно, и пристроил его возле стола в качестве дополнительного посадочного места. Кто-то уже доставал жестяные кружки, миски, разнокалиберную посуду.

Редников шагнул к деловито нарезавшему колбасу Никите, сказал вполголоса:

– Зря ты это устроил, ей-богу. Посидели бы лучше дома, с матерью, по-семейному.

Никита обернулся к отцу, окинул его подчеркнуто простодушным взглядом, ответил с едва заметной издевкой: