Марина Вольская - Четыре с половиной холостяка Страница 17

Возле остановки маршруток Валера (вы же понимаете, что теперь все официозы закончились) сказал:

– Я не хочу с тобой расставаться, но в моей квартире сейчас живут брат с сыном. Приехали посмотреть Питер… – Он виновато улыбнулся. (Помните, я вам рассказывала про многочисленных и наглых родственников моего образца № 1?) – Может быть, мы где-нибудь вместе поужинаем? Только не в этой… Не в «Чайной ложке». Я, наверное, никогда не смогу в нее зайти!

Неважно, как я это организовала, но через полчаса мы, не ужиная, уже целовались в моей квартире, которую при разводе, как вы знаете, мне по-джентльменски оставил Филипп. Кстати тут будет напомнить, что мы с Валерием Георгиевичем и не обедали. Руки Беспрозванных уже скользили по моему полуобнаженному телу, напрягшемуся струной в ожидании нечеловеческого наслаждения, когда раздался телефонный звонок.

– Не подходи, – прошептал мне Валера.

– Не могу, – таким же интимным шепотом ответила ему я. – У моей подруги страшные неприятности. Это может звонить она.

Я выскользнула из его объятий и в полуголом виде бросилась к телефону.

– Сонечка умирает… – еле продышала в трубку Альбинка.

– Как умирает? Ты с ума сошла?! – крикнула я сразу сорвавшимся на птичий клекот голосом.

– Приезжай, – ответила трубка, и в моем ухе запищал зуммер.

Я принялась в бешеном темпе одеваться.

– Да что случилось-то? – спросил Валера. – Кто умирает?

– Девочка… Сонечка… – говорила я ему и давилась слезами. – Дочка моей подруги… Мы ее вместе растили…

Беспрозванных тоже мгновенно оделся. Я виновато посмотрела ему в лицо и, глотая слезы, пробормотала:

– Извини… мы как-нибудь в другой раз… До Альбинки пилить на двух автобусах…

– Наточка! Какие могут быть автобусы, когда человек умирает? – Валера схватил телефонную трубку и вызвал такси.

– Пока это такси дождешься! – рыдала я.

Меня еще никто никогда в жизни не называл Наточкой. Бывший муж Филипп звал меня, как Володька Бондарев, и как Дюбарев, – Натахой. И вот я должна была проглотить это новое имя вместе со слезами по Сонечке.

– Да ты что, сейчас такси приезжает через пять минут, – сказал Валера и оказался прав.

Минут через двадцать пять мы уже выгрузились из машины возле Альбинкиного дома. Около их подъезда стояла «Скорая помощь».

Мы влетели в распахнутую Альбинкину квартиру как раз тогда, когда окончательно обесцветившуюся Сонечку собирались вынести из нее на носилках.

– Головой вперед, значит, жива, – шепнул мне Валера.

– Что с девочкой? – вцепилась я в молодого симпатичного врача с усиками.

– А вы кто? – деловито осведомился он.

– Я? Я… я – ее родная тетя! – Я решила, что это не такое уж и вранье.

– Значит, сестра матери? – уточнил врач. Я на нервной почве не очень поняла, чья я сестра, но утвердительно закивала головой.

– Значит, так! – начал врач. – Девушка пыталась вытравить ребенка. Мы увозим ее в Институт акушерства и гинекологии имени Отто, а вы окажите помощь ее матери, то есть своей сестре, а то она совсем никакая. – И он кивнул на Альбинку, безучастно сидевшую на диване. – Я сделал ей укол, минут через десять она заснет. Хорошо бы, чтобы вы остались с ней на ночь. Мало ли что… А завтра можно будет приехать в институт, чтобы проведать девушку.

Врач попытался отцепить от своего халата мои руки, но ему это не удалось.

– Да не волнуйтесь вы так! – ободряюще улыбнулся он. – Самое худшее уже позади.

– Она не умрет? – прошептала я и самостоятельно отцепилась от его халата.

– Нет.

– А рожать сможет? Потом?

– Ну… об этом говорить еще рано. – Врач вздохнул и, подхватив свой чемоданчик с лекарствами, вышел из квартиры вслед за носилками.

Я проводила Сонечку до машины. Когда я вернулась в квартиру, Валера поил Альбинку водой. Ее зубы стучали о край чашки, вода проливалась на грудь, обтянутую любимой мохеровой кофточкой цвета бутылочного стекла, но понемножку она все-таки глотала.

– Ты ложись, Альбиночка, – ласково сказала я ей, когда она напилась, и попыталась уложить на диван.

Она вскинула на меня свои светло-голубые Сонечкины глаза и сказала:

– Это мы с тобой, Наташа, виноваты!

– Кто ж еще, если у нее, кроме нас, никого нет, – согласилась я с подругой.

– Нет, ты не поняла… Она не простила нам, что мы разговаривали с Даниилом.

– А откуда она… – начала я, но Альбинка меня перебила:

– В училище какая-то разборка вышла…

– Значит, все-таки он гадом оказался! И из-за этого мерзавца она… Что она сделала, Альбинка?

– Кто-то ее научил… В горячей воде с горчицей сидела… сказала, что почти в кипятке… и еще что-то выпила… Я прихожу с работы, а она на полу лежит в коридоре, а под ней… – По лицу подруги прошла судорога. – Под ней… лужа крови… море крови… Ты даже не представляешь… А лицо такое испуганное… и еле шепчет… еле шепчет…

– Ладно, Альбиночка, не надо это вспоминать. – Мне все-таки удалось уложить ее на диван. – Сейчас наша девочка уже вне опасности. Так доктор сказал, а он врать не будет. Теперь ты давай засыпай, а завтра, прямо с утра, мы поедем к Сонечке, и все будет хорошо.

Последним, что сказала Альбинка перед тем, как заснуть, было следующее:

– А фамилия Даниила – Коньков. Я совсем недавно уже слышала эту фамилию… Какой-то Коньков приходил к нам на абонемент…

Я сняла с подруги тапочки, укрыла ее пледом и повернулась к Беспрозванных. Он все это время стоял, привалившись спиной к дверному косяку.

– Фамилия нашего нового главного электрика Коньков, – сказал он. – Но это, наверное, простое совпадение.

– Валера! – бросилась я к нему на грудь. – Ты прости, что все так получилось. У нас мог бы быть прекрасный вечер, но…

Он обнял меня, и, пусть простят меня Альбинка и бедная Сонечка, мы целовались с ним приличное количество времени практически прямо на месте трагедии. Потом я попросила его уйти, а завтра оформить мне на работе отгул.

Сонечкино лицо и волосы абсолютно сливались с белой казенной наволочкой, а также с простыней, пододеяльником, необъятной рубахой и цветом стен. Глаза утратили свою нежную голубизну и были цвета дымки над замерзающим озером.

– Врач сказал, что все будет хорошо, – бодро заявила я, как только мы с Альбинкой уселись бок о бок на один стул перед ее кроватью.

– Ничего хорошего больше не будет никогда, – с трудом разомкнув заледеневшие губы, прошептала Сонечка. – Вы погубили мою жизнь.

Мы с Альбинкой под этим обвинительным заключением сжались в общий комок и в один голос, в одной тональности пролепетали:

– Мы хотели как лучше…

– Хуже ничего не может быть.

– Он что, посмеялся над тобой? – спросила я. – Издевался, да?