Елена Гонцова - Ниточка судьбы Страница 17

«В медленном темпе и по кусочкам» — как раз именно то, что доставляло Вере ни с чем не сравнимую пытку, ведь она слышала всю музыку целиком, едва открыв ноты. Еле слышно буркнув «до свидания» и «спасибо за урок», Вера вышла из фортепианного класса музыкальной школы и побрела домой так, как, верно, ходят приговоренные к смертной казни.

Стояли теплые дни, роскошная осень едва коснулась деревьев, оставив золотой след своего дыхания. Вера любила осень за прозрачность мирового круга, словно бы наяву начертанного всесильной рукой, со всей музыкой, таящейся в нем, с блеском, красотой и силой. Но теперь разглядеть в осени эти дары она была просто не в силах.

Она медленно вошла в сквер, оборудованный для детских игр, никогда ее особенно не занимавших, и точно впервые увидела группку сверстников, кто-то летал на скрипучих качелях, другие носились сломя голову за коричневым футбольным мячом, все это походило на репетицию театра лилипутов, но выглядело довольно весело.

Во дворе всегда кто-то заправляет, непостижимым образом избранный из среды детей, противящихся всякой субординации. В этом году на роль вожака выбилась Люська, носатая, продолговатая девица, умевшая хрипло, по-взрослому хохотать и боявшаяся только собственной матери, которая время от времени била ее смертным боем за дело или впрок.

Выражение Люськиного лица было особенным, как бы застывшим навсегда после одной из материнских разборок, когда она, кинувшись от разгневанной матери в дверь, прищемила себе физиономию. Сверстников Люська презирала, заискивая перед мальчишками и девицами постарше, которые уже отчасти принадлежали к миру взрослых. Но изобретать разные пакости, интуитивно избирая всякий раз ту или иную жертву, она была мастерица.

Люська пылала к Вере особенной ненавистью, не в последнюю очередь оттого, что тоже училась в музыкальной школе, если можно так сказать, застряв в первом классе навсегда. Из страха перед матерью она упорно продолжала разучивать незатейливый опус «Два веселых гуся». Люська давно ждала своего часа, чтобы разделаться с этой выскочкой Веркой, и в этот раз почувствовала, что час мести необычайно близок.

— Верка, иди к нам, покачайся на качелях, гляди, как я высоко летаю! — позвал ее кто-то из детей.

Качели внезапно оказались свободными, и Вера, пристроив портфель и папку с нотами у песочницы, с удовольствием приняла предложение и тут же стала летать на качелях в светлом осеннем воздухе, как будто делала это всегда. Люську это обстоятельство окончательно вывело из себя.

— Она еще и качается, выпендрежница в белом передничке, заморыш! — истошно завопила Люська, бросившись к качелям.

— Осторожно, Агапкина, ударишься! — радостно сверху отвечала Вера, еще не представляя размеров ненависти, с которыми ей на этот раз пришлось столкнуться лицом к лицу.

— Я тебе покажу — ударишься, а ну-ка тащите ее с качелей, расселась, барынька занюханная!

Дворовая стая по команде вожака, точно захваченная неведомой силой, окружила качели.

Обида на учительницу внезапно исчезла, как не бывало. Она сменилась крайним удивлением перед невесть откуда взявшейся опасностью.

— Я тоже учусь в музыкальной школе, — обратилась к своей стае Люська. — Я безумно люблю музыку, но я с вами, я навсегда ваша. А эта бестолочь и мерзавка, я даже не знаю, как назвать ее, она же издевается над нами!

Вера неожиданно для себя рассмеялась, настолько нелепой и странной показалась ей вся эта ситуация.

— Ах, она еще и ржет! Покажем ей, как смеяться над большинством! — закричал кто-то.

Веру сильно толкнули, она упала. Какой-то пацан остервенело рвал большими кусками ее ноты, две девицы вытряхивали содержимое портфеля. Люська попыталась исцарапать Вере лицо, обрызгав ее слюной, но худая и подвижная Вера ловко увернулась, мгновенно став на ноги.

Компания в едином порыве терзала и пинала тетрадки, под каблуками хрустнула японская авторучка, подаренная неделю назад отцом. Вера попыталась отнять все, что осталось от нот, но совершенно обезумевшие дети разбежались с диким хохотом, унося клочки нотной бумаги, и девочка внезапно осталась одна перед Люськой, которая рвала на ней белый передник.

«Какая же она толстая!» — подумала Вера и худым кулачком заехала любительнице музыки по длинному рубильнику. Ей показалось даже, что нос отломился и что Люськино лицо теперь будет плоским как блин.

— Уголовница! — взвизгнула Люська. — Бейте ее кто чем может, она японские приемы знает.

Но мгновенная заминка вывела дворовую команду из равновесия. Избиение застыло на полдороге. Всеобщая ярость перекинулась на Владика, маленького скрипача, который одиноко брел мимо игровой площадки. Бить его начали потому, что кого-то надо было лупить. Из футляра выдернули скрипочку, порвали струны, растерзали смычок, после чего скрипку стали разбивать при помощи куска арматуры.

Внезапно Вера поняла, что, отняв у разбушевавшихся детей какой-то железный обломок, она несется вслед улепетывающей Люське с криком: «Я убью тебя, носатая дрянь, где бы ты ни спряталась!»

Люська сноровисто перемахнула через дощатый забор и растворилась в переулке. Преследовать ее не было смысла. Так или иначе, битва закончилась вничью.

«Может быть, у них так положено, — размышляла Вера, собирая куски бумаги с нотными знаками. — Это надо обдумать».

Девочку охватил озноб, потом бросило в жар. Она думала только о Ревекке Германовне, драгоценные ноты которой с пометами самого Нейгауза погибли в этой нелепой схватке. Ненависть, с которой она столкнулась на игровой площадке, вывела Веру из себя.

«Никогда не пойду больше в музыкальную школу», — решила она, не найдя никаких понятных объяснений происшедшему.

Стало обидно за себя. Разве не может она быть как все, играть, веселиться, драться, наконец? Очень даже может. Вера сделала страшное лицо и обвела глазами опустевший двор, по которому бродила одинокая черная собака. Надо было идти домой и что-то объяснять родителям.

Вдруг девочка вспомнила, что когда-то мать этой Агапкиной приходила к ним в дом с просьбой о том, чтобы Вера иногда занималась с Люськой музыкой. Вера изумилась тогда и довольно жестко ответила, что если человек два года с трудом разучивает детский опус про веселых гусей, то это навсегда.

Ей стало тошно. А теперь Агапкина-старшая наверняка придет жаловаться на нее. Вера повредила главное Люськино украшение — нос. Что ж, пусть жалуется, наплевать.

Марта Вениаминовна, увидев дочь — растрепанную, с изодранным передником и синяком под глазом, — не смогла даже удивиться, настолько это было нереально. Она отправила Веру умываться, не задав ни одного вопроса. Вера забралась под душ, вода ее успокоила, и все только что случившееся виделось издалека и смысл имело какой-то другой. Но когда она завернулась в большое полотенце с павлинами и отключила воду, до ее слуха донеслась довольно резкая и необычная для их дома беседа.