Александр Андрюхин - Награда королевы Марго Страница 17

— Ну, значит, крутой! Фанеру жует!

— Так бы и сказали. А почему моренист?

— Потому что уморил своими стихами всю Москву.

Поездка была замечательной. Колесников крутил шашни со всеми четырьмя ленинградками и подбивал их остаться в Индии. Провинциалы с утра садились в позу лотоса и начинали нашептывать какие-то странные мантры, Трубников целыми днями слонялся по городу с кинокамерой, и отдуваться за всю группу приходилось крутуазному моренисту Свистоплясцеву.

Индусам, которые ни бум-бум по-русски, его поэзия пришлась по душе. Как только он начинал свое «С дерьмом я общался, в дерьме тусовался, дерьмом упивался, да где ж мне набраться, братва, куртуазных изысков?» — индусы умиленно закатывали глаза, а девчонки затыкали рты и в панике выбегали из зала. Словом, поездка удалась, если не считать нового прожекта Колесникова по поводу не возвращения в Россию.

— Какая чушь! Что мы здесь будем делать? — возмущался Трубников.

— Добывать яд из кобр. Откроем малое предприятие по производству лекарств.

Именно в это время Колесников был одержим новой идеей — разбогатеть любой ценой. По его уверению, главное — заработать миллион. И после этого уже можно не думать о хлебе насущном и наконец всерьез заняться поэзией. Вот с какой целью он хотел остаться в Индии, полагая, что в ней больше возможностей для осуществления подобного прожекта. Втайне он мечтал найти бесхозный алмазный карьер, которых в Индии, по его уверению, было на каждом шагу. Однако ближе к концу турне его, как и всех, охватила чисто русская ностальгия по бардаку, и Диман уже больше никого не уговаривал остаться в стране чудес.

Но внезапно на российской таможне пограничники обнаружили в чемодане Трубникова почти килограмм гашиша. Студента Литературного тут же отстранили от группы, арестовали и препроводили в кутузку. Все десять дней, проведенные в ней, Евгений пытался доказать, что наркотики ему подбросили враги поэзии, но это было бесполезно. Факты — вещь упрямая. Ему светил солидный срок, так как закон о наркотиках еще не был отменен Хасбулатовым. Только чудом не завели уголовного дела, и то потому, что за Трубникова вступился Московский Союз писателей. Как секретариату удалось замять это дело, Евгению непонятно до сих пор, но из института его отчислили и отстранили от поездки в Нью-Йорк.

Когда через десять дней злой, худой и опозоренный студент возвратился в Москву, друг детства уже успел отчалить в Крым. После Крыма Колесников продолжил отдых на какой-то элитной турбазе в Подмосковье, а после турбазы сразу укатил в Нью-Йорк в составе делегации. Из Америки Колесников вернулся прославленным поэтом. Ему удалось издать в Штатах солидную книгу стихов в шикарном переплете. После чего его начали публиковать все столичные журналы.

«Выбился все-таки Диман вперед! Добился-таки своей главной цели!»

Словом, когда они встретились снова после триумфального возвращения Колесникова из США, злость у Трубникова уже прошла. Тем не менее Евгений подкараулил триумфатора на Тверском бульваре, когда тот выходил из ворот института. Отчисленный схватил новоявленную знаменитость за грудки и сильно встряхнул.

— Однако своеобразно ты меня поздравляешь, — произнес Колесников, нисколько не испугавшись.

Поздравитель впечатал его в семинаристскую стену под доску Платонову и прохрипел с вопросительной интонацией:

— Говори, это ты мне подсунул гашиш в чемодан?

— Я, — шмыгнул носом Колесников.

Чистосердечное признание товарища выветрило последние крупицы обиды. Трубников тяжело вздохнул и опустил руки.

— Зачем? — спросил он устало.

— По глупости, — ответил Колесников. — Откуда я знал, что тебя за это турнут из института и накроется твоя поездка в Нью-Йорк? Я хотел просто немного подзаработать на контрабанде. Не более того.

— Но почему ты сунул гашиш именно в мой чемодан?

— Понимаешь? У тебя морда благородная. Я подумал, ну какому дураку взбредет в голову искать наркотики у тебя? Прости! В этой чертовой Индии я совсем забыл, что мы живем в стране дураков.

Трубников больше ничего не спросил. Он развернулся и пошел прочь. Колесников сам догнал его у Никитских ворот и начал умолять простить его за эту дурость. Пожалуй, это был единственный случай, когда Диман признал свою вину. И Трубников его простил.

И вот по прошествии девяти лет ему снова подкинули наркотики. «А может, это дело рук того же Колесникова? — соображал глава издательства, сидя на нарах в сизо. — Может, Диман замыслил какой-то свой очередной прожект? Может, все это игра? Хотя игра игрой, а вены он перерезал натурально».

Трубникова допрашивали три дня. Шили дело по героину и припоминали гашиш, который он пытался провезти через границу в девяносто первом году. Оказывается, данные о гашише до сих пор хранились в архивах, несмотря на то что дважды менялась власть. Говорили открытым текстом, что на этот раз он вляпался капитально и без лохматой руки не выкарабкается. Пришлось тревожить своего знакомого из Управления по борьбе с организованной преступностью. Полковник Кожевников затребовал дело Трубникова, и сразу после этого его освободили по подписке о невыезде.

— Дело тухлое, — покачал головой полковник. — Против тебя их кто-то капитально настроил, хотя и анонимно.

— Но вы хоть верите, что наркотики мне подбросили?

— Верю. Но одной веры мало. Будь осторожен. Ты кому-то здорово перешел дорогу. Дело постараюсь замять.

Домой Трубников явился только на четвертый день. На шею сразу бросилась заплаканная жена.

— Ты где был? Я обзвонила все морги.

— Все нормально. Я сидел в сизо.

Глаза жены округлились. Она долго с изумлением всматривалась в осунувшееся лицо супруга, затем упала к нему на грудь.

— Ничего себе заявочки! Хотя… если еще жив да вдобавок здоров, значит, все не так плохо. А грусть с печалью пройдут.

— Цитируешь Колесникова? — усмехнулся Трубников.

— Почему цитирую? — удивилась Настя.

— Потому что это слова из его романа. Ты прочла тетрадку?

— По-твоему, мне больше делать было нечего, как читать сочинения Колесникова? — рассердилась.

— Странно, — пробормотал Трубников.

16

— Если еще жив да вдобавок здоров, значит все не так плохо. А грусть с печалью пройдут, — рассмеялась выскочившая из харчевни Луиза. Она подбежала к расстроенному Пьеру и горячо обняла за шею.

— Луиза, отвали! Не до тебя, — простонал Пьер, стряхнув с груди ее руки.

Ему действительно было не до нее. Эта пышногрудая, румяная потаскушка сейчас оскорбляла его лучшие чувства. Он вышел на воздух отлить, да так и застыл, уставившись на вечернее небо. На улице продолжало мести, а колючий ветер продолжал струить между домов свою жуткую поземку.