Мария Спивак - Черная магия с полным ее разоблачением Страница 17

— С ума сошла, что ты несешь, его тебе дали свыше! — возмущалась Саня в ответ на мое усталое: «ну его, в конце концов, к черту». — Только ты и можешь за него просить. Сам потом спасибо скажет. Вот закончит баба Нюра отчитку, вернется он домой, будет в ногах валяться, прощенье вымаливать и благодарить, что не дала пропасть. А тебе наверху зачтется.

Меня распирало от гордости, я падала ниц перед собственной добродетелью: Иван ушел, а я его все равно спасаю. Он — подлец, а я — молодец.

— И, между прочим, больше ты замуж не выйдешь: дом брака пустой, — повторяла Сашка уже усвоенную мной печальную истину. — Мужиков при твоей карте можешь заводить сколько угодно, а вот с браками, прости, напряженка. И одного-то не полагалось, так что твой Иван тебе как подарок.

«Потом, естественно — каленая стрела, все три головы долой, Иван вынимает три сердца и привозит, кретин, домой матери… каков подарочек!» — кстати ли, некстати вспоминалась цитата из одного известного произведения.

— Нет, если тебе нравится одной, как угодно, хозяин — барин, но я бы не посоветовала. Женщине нужен тыл.

Что тут возразишь? Действительно, куда женщине без тыла?

— Тем более что ни по карте, ни по судьбе ты не должна была остаться без мужа. Его увели колдовством. И что, ты безропотно отдашь какой-то хабалке то, что ей не принадлежит?

Кому принадлежит Иван? Вопрос, на который я больше не знала ответа.

Но бросить отчитку не решалась и просила передать еще денег бабе Нюре; я не хотела, чтобы его гибель — буквальная или фигуральная — оказалась на моей совести. Нельзя сказать, чтобы я безоговорочно верила в подобный исход, но и рисковать боялась: мало ли. При этом, как ни чудовищно, трагический финал не выглядел таким уж трагическим: кошмар закончится, а вдова — званье достойное. Вполне себе радужная перспектива.

Я гнала нехорошие мысли и привычным маршрутом ехала к Сашке; мы смотрели в компьютер, а потом гадали, гадали, гадали. Меня почти не интересовал результат — иной раз предсказания выветривались из головы еще по дороге домой — но процесс неизменно успокаивал. Карты Таро, мерцание кристалла, огонек свечи. Вернется твой козлик, вернется. Потерпи. А пока развлекайся, Татусь! Вон сколько вокруг тебя мужиков — всех королей в колоде собрала.

Я терпела. Старалась развлекаться. Протопопов звал в Норвегию — собирался туда по работе. А что, фьорды — всегда мечтала увидеть. Почему не поехать? Но вялое желание отказалось претвориться в действие. Протопопов, поиграв желваками и робко хлопнув дверью, укатил один и не звонил целых четыре дня. Заметить это у меня не хватило энергии — она вся уходила на терпение.

До Нового года оставалось две недели. Иван возвращаться не собирался, наоборот, совершенно исчез с горизонта. Я чувствовала, что впадаю в отчаянье, не знала, что делать, злилась на обманувших надежды предсказателей. А потом мы с Умкой съездили к Сане, и через три дня Иван попросил о встрече.

Я не удивилась и не испугалась, хотя ждала этого с обреченностью — с той самой секунды, как вступила в сделку с дьяволом.

Я не хотела, это вышло случайно. В гостях у Сани, во время гадания. Помню, меня охватила чудовищная тоска, я испугалась, что заплачу, отвернулась к окну и, как сквозь сон, услышала слова Сани:

— Пригонят тебе твоего Ивана. С божьей и бабушкиной помощью…

— Да пусть хоть сам дьявол поможет, мне уже все равно! — мысленно воскликнула я.

В тот же миг — без преувеличения, в тот же миг — черное небо за стеклом озарила ослепительно белая молния, и грянул гром. От ужаса я словно бы потеряла сознание, а когда пришла в себя, Сашкин двор исчез за серебристой пеленой — дождя? снега? Не знаю; никогда не видела ничего подобного. Это был Апокалипсис, нечто грозное и грандиозное, но в то же время бутафорское, явственно отдававшее синематографом; казалось, кто-то из озорства трясет перед нашим окном лентами из фольги, скрученными в длинные спирали.

Я сразу догадалась, чьи это шутки, поняла, что моя просьба услышана, и похолодела от страха. Но сделка уже состоялась — не расторгнешь.

Оставалось ждать обещанного возвращения Ивана. Мной, как никогда, владели уныние и безнадежность; я боялась, не хотела неминуемого дьявольского счастья.

Для меня настали окаянные дни. Встреча, на которую я так рассчитывала — вдруг я все придумала, а Иван по-настоящему раскаялся? — лишь подтвердила мои опасения. Он прилагал безумные усилия, чтобы вести себя естественно, но чем больше старался, тем хуже получалось; этот троянский конь не мог обмануть мою бдительность, я знала, что внутри скрывается неприятель. С первой же минуты мной владело одно желание — бежать сломя голову, но почему-то, бог знает почему, я не могла на это решиться. Наставления Сани теснились в голове, перекрывая кислород, лишая способности думать, заставляя бесконечно терпеть — потому что так надо, потому что он — мой муж, я — его жена по судьбе, и это — мой долг.

Иван приехал домой, просил прощенья, заявил о своем намерении «все починить». Мы зажили вместе, но в этой жизни не было не только счастья — не было даже покоя. Мои родители слышать не желали о нашем воссоединении, Ефим Борисович внезапно и очень сильно постарел. В поведении Ивана, как ни парадоксально, сквозило очевидное: «не нравится, уйду обратно». Я, помня о его претензиях, постоянно делала что-то, абсолютно мне не свойственное: готовила ужин, наводила к вечеру порядок и в целом смиряла нрав, точно так же, как и наш сын, сделавшийся невидимым и бесплотным, точно дух.

Все это было унизительно, хотя вначале я не могла понять, почему. Разве стыдно готовить ужин? Лишь потом до меня дошло, что дело не в конкретных действиях, а в их неестественности, в том, что мною движет не искреннее желание угодить, а трусливая угодливость. Словом, первое время все силы души уходили на переживания, и я как-то не задумывалась, действительно ли Иван порвал со своей Лео, а по старой привычке верила ему на слово.

К тому же, она мне опять приснилась — в сарафане и белом платочке. Сказала:

— И где вы только такую бабушку откопали? Достала уже совсем!

Я сочла ее слова признанием поражения и с того дня начала успокаиваться, привыкать к новой, пусть не очень хорошей, но все-таки сносной жизни.

Однако спустя две-три недели стало ясно, что Ивану дома тошно. Если первые дни он на волне энтузиазма занимался хозяйством и пытался действовать в привычном режиме, то вскоре стал маяться и придумывать различные предлоги, чтобы уйти: в самое неурочное время уезжал мыть машину или к старым школьным друзьям, вдруг возникшим из небытия. Со мной Иван вел себя странно. Вернувшись из очередных гостей глубоко за полночь, он падал на колени и торжественно восклицал: