Д. Нельсон - Турецкий горошек Страница 17

Шепот Джанис возвращает меня в настоящее.

– Мама хочет сообщить важную новость. Пожалуйста, не спорь с ней. – Она заговорщицки прикладывает палец к губам. Я заинтригована.

Дэвид, Гарри и Бен отправляются рубить дрова. Через окно до нас доносятся приглушенные удары топора. Мать что-то напевает себе под нос. Давненько я не видела ее такой довольной.

Из печи вынимают зажаренную шипящую индейку. Мама вручает мне нож.

– Артрит совсем меня замучил, я не смогу хорошо разрезать. Давай-ка, займись делом, да не забудь, что лучший кусок выбирает не тот, кто режет. Включая куриную гузку.

– Неужели индейка запекается в такой странной штуковине? – спрашивает Мишель. Она вернулась в кухню проверить, как идет подготовка к обеду. – Бабушка, а ты правда кипятишь мыльную воду в сковородках, если к ним пристает пища?

– Да, а что тут особенного?

– Да нет, ничего. Вообще-то мама тоже делала так раньше, до того как у нас появилась домработница.

– Давайте сочинять книгу. Можно назвать ее «Материнские заботы», – говорю я.

Кухонный стол ломится от угощений – дань обжорству.

– Я читала, что средний американец уничтожит сегодня по меньшей мере семь тысяч калорий, – говорит моя увлекающаяся статистикой сестра.

– Я приму посильное участие, – говорит Бен.

Он входит с охапкой дров в сопровождении Дэвида и Гарри. На бороде моего брата поблескивают капли дождя. У всех мужчин раскрасневшиеся лица.

Осторожно ступая по неровным половицам, мы перетаскиваем еду в столовую. Жаль, что мы собираемся здесь исключительно по праздникам, потому что это очень красивая комната – с зелеными ворсистыми обоями и деревянными стенными панелями. Вся антикварная обстановка, фарфор и серебро достались нам по наследству от дядюшек и тетушек. Стол украшен канделябрами и сосновыми лапами с шишками.

– Можно я прочту молитву, бабушка? – спрашивает Сэм.

Она восседает на стопке толстых телефонных справочников, бостонских «Бело-желтых страниц». Мать прикрыла их салфеткой, чтобы девочка не порезалась об острые края.

– Давай, – разрешает мать. Сэм велит нам сложить руки. – Великий Боже, милосердный Боже, мы благодарим тебя за нашу пищу. Пей до дна! Ваше здоровье! Аминь!

Тарелки снуют взад-вперед. Серебряные приборы стучат по фарфору. Наш застольный разговор обильно сдабривается восклицаниями: «Гм-м-м…», «Вкуснятина!» и «Пальчики оближешь!».

Я традиционно заканчиваю праздничный обед, засунув за щеку маринованный огурчик. Помню, в детстве я болела свинкой. Вот тогда, сунув в рот пикули, я испытала мучительную боль, и это еще слабо сказано.

– Лиз, да проглоти же ты огурчик, – говорит мать.

– Это был бы не обед на День благодарения, если бы Лиз не выглядела как опухший бурундук, – говорит Бен.

– И если бы я не посоветовала ей проглотить огурец, – подхватывает мама.

Семейные ритуалы, ничего не поделаешь. Будучи школьницей, я терпеть не могла подобных шуточек. А теперь они мне нравятся, напоминают о том, кто я есть. Но останется ли все по-прежнему, если я брошу Дэвида? Примут ли они Питера, или мама откажется признать его? Она всегда неодобрительно пыхтит, рассказывая о чьих-то разводах. Она злится, удивляясь, как смеют родители важничать, если их неблагодарные дети навлекают на них такой позор.

Мама постукивает вилкой по бокалу с водой, возвращая меня к реальности.

– Прежде чем наши мальчики отправятся смотреть футбол, я хочу сделать объявление.

Она игнорирует тот факт, что нашим мальчикам уже далеко за сорок. Поднявшись со стула, она идет к письменному столу, стоящему в простенке между окнами, и приносит два листа бумаги, в одном из которых я узнаю ее персональную почтовую бумагу.

Много лет она заказывала веджвудские почтовые наборы с цветной бумагой и именными конвертами с серо-голубым тиснением. Я вспоминаю то время, когда она написала моему учителю: «Элизабет-Энн отсутствовала вчера на занятиях, решив, что гораздо интереснее ловить головастиков, чем сидеть в классе. Поступайте с ней, как сочтете нужным». Я сама вручила это послание, уверенная, что в нем содержится обычное объяснение, написанное матерью, которой понятны все искушения весеннего дня.

Мать берет простой листок.

– Сначала послушайте письмо тетушки Энн. – Тетушка Энн – ее родная сестра, живущая в Сан-Сити, Аризона, она на два года старше матери.

Милая Грейси,

я пишу тебе это письмо, сидя в моем уютном патио и попивая мятный чай со льдом. Если бы я по-прежнему жила в Новой Англии, то мне пришлось бы сейчас напялить на себя кучу теплой одежды.

Скоро ко мне придет моя соседка, Кей, мы с ней играем в бинго. На прошлой неделе я обогатилась за счет этой игры на десять долларов. По моим прикидкам, до конца года я выиграю еще около сотни долларов. В субботу вечером в клубе устраивают барбекю с танцами. Мы, вдовы, ходим туда компанией и поглядываем на пару симпатичных вдовцов. Благодаря им и друзьям наших мужей у нас всегда есть кавалеры для танцев. Хотя среди вдовцов чаще всего попадаются старперы.

«Галстуки мокры от чая, а ширинки – от мочи», – так говорит о них Кей. На самом деле она не права. Никто из них не носит галстуки. Хотя я, к сожалению, не смотрела на их ширинки. Вероятно, мама сейчас готова была бы встать из могилы, чтобы прочесть мне нотацию о благопристойном поведении.

Ну да ладно, Кей уже сигналит мне, а я хочу бросить письмо в почтовый ящик по дороге.

С сердечным приветом,

Твоя Энн.

Мать отложила письмо и взяла свою личную почтовую бумагу.

– Получив это письмо, я принялась писать ей ответ. – Она слегка откашлялась.

Милая Энни,

вечера у нас очень холодные. Я с ужасом жду зимы. Отопление стало слишком дорогим удовольствием. Морозы губительны для моего артрита.

У меня началась бессонница, и на следующей неделе я пойду на прием к доктору. Дети приедут на День благодарения, и их предстоящий приезд наполняет меня хоть какой-то радостью. Я смотрю мыльные оперы и игровые шоу, но они мне так надоели, что…

Она относит оба листка обратно на стол.

– Я так и не закончила свое письмо. Энн живет такой интересной жизнью, а я только и делаю, что жалуюсь, как старая кляча. Что ж, сказала я себе, раз мне не нравится моя жизнь, то стоит изменить ее. Я переду в Аризону и буду жить там с Энн. – Внимательно поглядывая на каждого из нас, она ждет нашей реакции.

Все мы пребываем в каком-то безмерно глубоком молчании. Я удивленно смотрю на мою мать, на женщину, которую я, за глаза разумеется, называла Супер-Нытиком. Ее взгляд ходит по кругу, включающему Джилл, Бена и меня.

– По-моему, это чудесная идея, – говорю я, сознавая, что ей нужно мое благословение.