Несносная заложница - Ядвига Благосклонная Страница 17

прикладывать много усилий, чтобы догадаться о ком идет речь. Таким тоном он говорит исключительно обо мне. Раздраженным и снисходительным, словно ему даже говорить обо мне в тягость. — Ее крошечных мозгов, выжженных перекисью, даже не хватает на то, чтобы картошку пожарить, а ты говоришь о ее коварных замыслах.И ничего они не выжженные перекисью! Это мой натуральный цвет! И, эй, он, что назвал меня глупой?— Она глупенькая маленькая девчонка, так что вряд ли.

Вот теперь точно назвал!

Окурок сигареты летит в снег, Демьян потирает руки и разминает широкие плечи. Взад. Вперед. Взад. Вперед. И так несколько раз. После потирает шею и грубо выплевывает:

— И что ты предлагаешь?! Пытать ее? Лупить или морить голодом, пока сама не признается?

Мое сердце обрывается, гулко стуча о ребра. Он еще не причинил мне вреда, но что ему мешает это сделать?! Кто ему здесь в этом Богом забытом месте помешает? Никто. Никто не помешает. Но… Он ведь не станет, верно?

— Ладно, я понял. Будет сделано.

Ужас сковывает меня. Ноги наливаются свинцом, а в голове эхом повторяются слова: «Лупить. Пытать. Понял».

Впервые мне так страшно после той комнаты. Как ни кстати, приходят на ум все его угрозы. Все его грязные слова, что скорее были обещанием. Обещанием, которое он намерен исполнить.

До ушей доносится звук скрипящего снега. Он идет. Идет сюда.

Дрожащими руками подпираю железный засов, пячусь в комнату. Метаюсь из угла в угол, ища спасения.

Дверь дергается. Один раз. Второй.

— Что за хрень? — раздается его гневный бас. — Ты с катушек слетела? — еще раз дергает с такой силой, что я поражаюсь, как она еще остается на месте. — - Потеряла список кого нужно бояться? Я тебе напомню, блондиночка! Сейчас я твоя самая большая угроза! Открывай!

Я знаю. Знаю, что он угроза.

Подбегаю к окну. Тяну на себя, но оно не подается. Дерьмо!

Демьян тем временем, матерясь, берет штурмом дом.

— Чтоб тебя! Безмозглая курица! Дай мне только до тебя добраться…

Выбегаю на кухню, беру первое, что попадается в руки. Железная тарелка. Отлично! Подбегаю к окну и со всей дури бью по стеклу. Раздается треск, и летят осколки, однако мне наплевать. Я настолько напугана, что даже не обращаю внимания на острые осколки, когда начинаю пролезать в окно под разъяренный ор:

— Идиотка! Ты что творишь?! Хватит громить там все!

Вылезаю, плюхаясь в снег. Поднимаюсь на дрожащих ногах и срываюсь с места. Бегу. Бегу со всех ног. Пальцами хватаюсь за забор, не обращая внимание на занозы, что впиваются в пальцы. Перелажу и снова бегу. Оставляя позади себя, громкий грохот падающей двери и рев:

— Чтоб тебя, дура! Убью нахрен!

Глава 9

Демьян

Как только мой телефон звонит, я стремительно выхожу на улицу. Мороз ползет по коже, но едва ли мне есть до этого дело. Провожу по сенсору экрана, отвечая на звонок.

— Слушаю.

— Дема, короче я тут разузнал… Дела твои хреновы.

Пфф, как будто я этого не знал.

— Тебя пасет каждая собака в округе. Ментов подключили и есть инфа о том, что хотят пустить в прессу. Тебя объявят официально преступником. Если все получит огласку…

То мне не скрыться, будь я даже на Сахаре или в Тайге, разве что в Магадане по понятным причинам, заканчиваю мысленно за него.

— Тебе не кажется, что инфа паленая? — достаю из кармана пачку сигарет, затем сигарету и подкуриваю. Нервы ни к черту! — Павлов не станет рисковать своей репутацией. Если все получит огласку, то желтушники начнут рыть дальше. Рано или поздно они докопаются до истории с землей, и многое вылезет наружу.

Мой собеседник задумывается. Леха Киселев. Кислый. Мой университетский дружбан, на которого я могу положиться. Хотя бы, потому что я и сам не раз разгребал его дерьмо. Долг платежом красен, но здесь дело даже не в долге, а скорее в чести.

— Ладно, я проверю еще раз. Надеюсь, вас не объявят в федеральный розыск, — усмехается, а за ним и я. — Лавров что-то мутит. Как бы он не подключился. У него же с твоим батей…

— Я знаю, что у него терки с Мурчиком, — поспешно обрываю его. — Думаешь, он станет встревать? Павлов не водит с ним дел.

Этот чистоплюй и пятнышка не оставит на своей безупречной репутации.

— Да, но раньше и Павлова не шантажировали дочерью. Лавров не упустит возможности надавить, а Павлов не станет ждать пока ты или твой папаша выйдет на связь с условиями. Да, и вряд ли он вообще собирается их выполнять. Он и маму родную продаст за бабки. Они оба точат зуб на Мурчика, им выгодно действовать сообща.

— Ладно, в чем-то ты прав. Это выгодно.

— А то! Этот шакал везде пролезет. После того как Мурчик его нагнул у него совсем башню сорвало.

— Ладно, с Лавровым все понятно, — неохотно соглашаюсь, умом-разумом понимая, что в словах Кислого есть резон. — Но каким боком здесь Ефимов? Он слишком рьяно ищет, как для просто партнера. Старик подключил все связи. Задницу рвет, как будто…

— Ефимову тоже нужна эта земля. Они подписали договор со строительной компанией на стройку торгового центра. Там вложено кучу бабок, сам понимаешь. Стройка уже началась, материалы закуплены, если все прогорит — влетят не на один лям. А вообще я бы посоветовал тебе потрусить девчонку. Мутная у нее история с Ефимовым. Говорят, она постоянно возле него крутится. Возможно, имеет свой интерес.

Это-та? Интерес? Не смешите вселенную! В самом деле, это бизнес, а не тусовки и показ мод. Откуда там интерес?

— Думаешь, она что-то знает? — смех и грех! — Сомневаюсь, — фыркаю. — Ее крошечных мозгов выжженных перекисью даже не хватает на то, чтобы картошку пожарить, а ты говоришь о ее коварных замыслах. Она глупенькая маленькая девочка, так что вряд ли.

Делаю последнюю затяжку, кидаю окурок в снег.

Что-то прохладно…

— Хах! Уверяю тебя, она не так проста, как кажется. Ей Ефимов недавно путевку в Альпы оплатил. Не для бедных, ясен пень. С чего бы это?

В памяти всплывает девчонка. Ее полные ужаса и страха глазенки, нижняя дрожащая губа. И моя бровь невольно приподнимается в вопросе. Хоть убейте, но не вижу в ней коварную искусительницу. Блондиночка даже на кокетку не тянет, при всей своей смазливой мордашке.

— И что ты предлагаешь? Пытать ее? Лупить или морить голодом, пока сама не признается?

После своих же слов остается неприятный