Лайонел Шрайвер - Цена нелюбви Страница 17

Щель между моими ногами тоже трансформировалась. Она потеряла некую непристойность, некое бесстыдство... или достигла бесстыдства другого рода. Половые губы будто открылись не в узкий уютный тупик, а в нечто зияющее. Сам коридор стал дорогой в неизведанное, но реальное место, а не просто дорогой во мрак в моей голове. Изгиб плоти впереди приобрел какое-то новое значение, бесконечное, соблазнительное, как леденцы, которыми меня как-то угощали у стоматолога.

Господи, все, что составляло мою красоту, предназначалось для материнства, и само мое желание нравиться мужчинам было хитростью тела, предназначенного произвести свою собственную замену. Я не хочу притворяться, будто я первая женщина, обнаружившая это, но все было новым для меня. И, честно говоря, я не чувствовала особой уверенности. Я чувствовала себя расходным материалом, отбросами. Мне казалось, что меня вовлекли в огромный биологический проект, выбранный не мною. Во время этого проекта меня произвели на свет, но пережуют и выплюнут. Я чувствовала себя использованной.

Я уверена, ты помнишь наши стычки из - за алкоголя. По твоему мнению, я не должна была пить вообще. Я артачилась. Как только я обнаружила, что беременна — я была беременна, я не поддалась на твое мы, — я лишилась алкоголя. Однако зачатие могло занять годы, и я не была готова каждый вечер отравлять свою жизнь молоком. Множество поколений женщин охотно выпивали во время беременности, и что? Все они родили слабоумных?

Ты сердился. Ты затихал, если я наливала себе второй бокал вина, и твои неодобрительные взгляды портили мне все удовольствие (для чего твои взгляды и предназначались). Ты угрюмо бор - мотал, что на моем месте ты перестал бы пить, если придется, на годы, время абсолютно не сомневалась. Я бы позволила родительскому долгу влиять на наше поведение, ты считал, что родительский долг должен диктовать нам правила поведения. Если различие кажется неуловимым, то на самом деле это ночь и день.

Я избежала кинематографического клише, меня не рвало над унитазом, но, похоже, не в интересах кинематографа признать, что некоторые женщины не испытывают утренней тошноты. Когда я собралась к врачу с анализом мочи, ты предложил проводить меня. Я тебя отговорила.

— Меня же будут обследовать не на рак или что-то такое.

Я помню эти свои слова. Очень часто в шутках звучит что-то кроме шутки.

Я вручила гинекологу баночку из - под маринованных артишоков с бодростью, маскирующей природное смущение из-за вручения своих отходов чужим людям, и осталась ждать в кабинете. Доктор Райнстайн — неприветливая, молодая для своей профессии, бесстрастная, что больше подошло бы для фармацевтических опытов с крысами, — вошла через десять минут и, наклонившись над столом, чтобы сделать запись, твердо сказала:

—Положительный.

Подняв наконец глаза, она внимательно посмотрела на меня.

—С вами все в порядке? Вы побледнели.

Я действительно почувствовала странный холод.

—Ева, мне казалось, что вы старались забеременеть. Это должны быть хорошие новости, — сказала она строго, без упрека. У меня создалось впечатление, что, если я не собираюсь радоваться, она заберет моего ребенка и отдаст его кому-то, кто умеет правильно реагировать, кто вскочил бы и запрыгал бы, как победитель викторины, выигравший автомобиль. — Опустите голову и зажмите ее коленями.

Видимо, я закачалась.

Как только я выпрямилась на стуле, доктор Райнстайн с самым скучающим видом начала перечислять, чего я не должна делать, чего я не должна есть и пить, когда я должна явиться со следующим визитом, и плевать на мои планы по переизданию путеводителя по Западной Европе. Так, переступив порог материнства, я вдруг стала общественной собственностью, одушевленным эквивалентом публичного парка. Это жеманное выражение «Ты теперь ешь за двоих, дорогая» отлично передает то, что даже твой ужин больше не твое личное дело. Действительно, когда земля свободных овладела методами принуждения, выражение «Ты теперь ешь за нас» подразумевает, что двести с чем-то миллионов сующих повсюду свой нос начнут возражать, если тебе захочется съесть пончик с вареньем, а не полноценный обед из экологически чистых продуктов и овощей, включающий все пять основных пищевых групп. Право командовать беременными женщинами наверняка включат в Конституцию.

Доктор Райнстайн перечислила рекомендуемые витамины и прочитала лекцию об опасностях продолжения игры в сквош.

Я располагала второй половиной дня для приведения себя в состояние сияющей будущей матери. Интуитивно я выбрала простой хлопчатобумажный сарафан, скорее веселенький, чем сексуальный, собрала ингредиенты для вызывающе питательной трапезы (австралийский лосось, обжаренный без панировки, салат из брюссельской капусты). И все это время я примеряла различные маски для банальной сцены: застенчивость, заторможенность, потрясение, напускное безразличие, сентиментальность — о, дорогой! Ни одна из них не казалась подходящей. Втыкая новые свечи в подсвечники, я попыталась запеть, но получались лишь мелодии из мюзиклов с большим бюджетом вроде «Хелло, Долли!».

Я ненавижу мюзиклы.

Обычно заключительным штрихом праздничного ужина был выбор вина. Я скорбно таращилась на наши винные запасы, обреченные на сбор пыли. То еще торжество.

Когда лифт лязгнул на нашем этаже, я отвернулась и придала лицу соответствующее выражение. Один взгляд на мучительные подергивания, которыми обычно сопровождается придание лицу необходимого выражения, и ты огорошил меня заявлением:

— Ты беременна.

Я пожала плечами:

— Похоже на то.

Ты поцеловал меня целомудренно, не сплетаясь языками.

— Итак, когда ты узнала... что ты почувствовала?

— Если честно, то немного закружилась голова.

Ты осторожно коснулся моих волос.

— Добро пожаловать в новую жизнь.

Поскольку моя мать боялась алкоголя не меньше соседней улицы, бокал вина так и не потерял для меня соблазнительность запретного плода. Хотя я не думала, что у меня проблема, смакование красного вина в конце дня давно стало для меня символом взрослости, этого хваленого американского Грааля свободы. Однако я начинала интуитивно постигать, что полная зрелость не очень сильно отличается от детства. Оба состояния в своих крайностях подразумевают следование правилам.

Поэтому я налила себе клюквенный сок и бодро произнесла тост:

— Будем здоровы!

Забавно, как загоняешь себя в яму чайной ложкой — самая маленькая уступка, сглаживание крохотного уголка или легкое исправление одной эмоции другой, чуть более приятной или лестной. Меня не очень-то волновало лишение бокала вина само по себе, но, как легендарное путешествие, которое начинается с одного-единственного шага, я уже затаила свою первую обиду.