Татьяна Дубровина - Испить до дна Страница 18

Но ее строгое лицо, прямая спина, длинное черное платье — все это вселяло в Алену благоговейную робость.

Несмотря на возраст, бабушка двигалась легко и изящно, словно скользила по полу, и девочка чувствовала себя рядом с ней неуклюжим колобком.

Даже домашнее имя, выбранное в бабушкину честь, казалось лишь жалкой пародией.

Настоящей была бабушка, а Елена-Алена — так, слабенькое повторение.

Отец настоял, чтобы в метрике записали «нормальное» имя, и сначала недовольно кривился, когда девочку называли Аленушкой, пока сам не привык.

Он гордился своими крестьянскими корнями, однако считал все простонародное грубым и примитивным.

Еще в детстве Алена поняла, что бабушка недолюбливает зятя, хотя ни разу не слышала о нем дурных слов.

Просто, забирая ее на все лето на дачу, Алена Андреевна Вяземская словно забывала о существовании Алениных родителей.

Честно говоря, девочка тоже о них забывала, потому что мир вокруг нее также менялся.

Не было занудливо-менторского тона отца, не было раздраженных материнских окриков, никто не читал нотации...

Не отдавая себе отчета, Алена стремилась заслужить любовь отца... Нет, она знала, что ее любят, просто как-то само собой получалось, что ей нужно было соответствовать его представлениям об идеальном ребенке...

Тогда и он казался ей идеалом, и она неосознанно пыталась походить именно на него, а не на маму или на кого-то из остальных членов семьи.

В отцовских устах «княжна» звучало оскорблением. Так он говорил, когда хотел обидеть маму, и Алена тоже чувствовала себя уязвленной, если он называл ее так же.

Конечно, упрекал он, «княжны» избалованны и инфантильны, ни на что в жизни не пригодны, ничего не умеют, только пустословят, они не приносят обществу пользы...

Мама слабо оправдывалась, что она является потомком Вяземских по женской линии и эта славная фамилия досталась ей лишь потому, что она, по сути, была незаконнорожденной, унаследовавшей девичью фамилию матери, а вовсе не титул по всем правилам геральдики...

А вот бабушка была настоящей княжной. И с воистину княжеским презрением относилась к регистрации и всю жизнь прожила с дедом в гражданском браке.

— В этой стране у нас отняли возможность обвенчаться, — говорила она. — А подписи в какой-то амбарной книге ничего не значат.

Правда, перед смертью дед все-таки настоял на этой росписи.

Алена смутно понимала, что дело касается какого-то «наследства» и соблюдения формальностей...

Она прекрасно помнила, как происходила эта процедура.

Нотариуса из загса вызвали прямо на дом. Перед его приходом дед с трудом поднялся с постели и облачился в черный костюм. А на бабушке было красивое светлое платье...

Алена привыкла видеть ее в черном и потому не отводила от нее глаз.

Алена Андреевна казалась строгой и невозмутимой, седые, совершенно белые волосы были уложены в гладкую прическу и блестели, как старинное серебро...

Она держала деда под руку и невозмутимо смотрела на изумленного нотариуса, видимо, впервые скрепляющего брак такой странной пары «молодоженов».

Получив из его рук свидетельство о браке, она долго смотрела на него, а потом повернулась к маме и Алене и сказала:

— Только ради вас.

И Алена поняла, что этот шаг стоил ей неимоверных усилий.

...А когда нотариус ушел, в доме появился священник.

И тут все преобразилось, как будто из-за туч выглянуло солнце...

Теперь Алена видела, что бабушка по-настоящему счастлива. Она светилась тихой радостной улыбкой, горделиво выпрямилась, обходя своей скользящей, танцующей походкой вокруг импровизированного аналоя... И Алене даже показалось, что она помолодела не меньше чем на четверть века...

Глядя на родителей, Аленина мать тихо шепнула мужу:

— Как это прекрасно... Может, и нам стоило бы...

И услышала в ответ презрительное:

— Глупости.

Бабушка осторожно погасила после обряда венчальные свечи и убрала их в резной ореховый комод.

А дед после этого дня начал быстро угасать, словно только ожидание такого важного события придавало ему силы к жизни...

Алена помедлила на лестничной площадке и нерешительно нажала на кнопку звонка.

Шаги за дверью были такими легкими... даже паркет не скрипнул, хотя был довольно старым.

Алена Андреевна не утруждала себя вопросами «кто там?» и не имела на двери глазка. Она просто широко распахивала дверь в полной уверенности, что пришел именно тот, кого ждали...

— Проходи, — сказала она Алене, нимало не удивившись, что внучка стоит перед ней в длинном нарядном платье в три часа ночи.

Она и сама была одета, словно к выходу: неизменное черное платье, чулки, туфли на каблучке...

— Ты еще не ложилась? — удивилась Алена. — Или уже встала?

— Ты же знаешь, что я полуночница, — чуть улыбнулась бабушка. — Хочешь кофе? Я как раз приготовила...

Алена улыбнулась в ответ и с иронией заметила:

— Самое время...

...На кухне лежала раскрытая книга и очки с толстыми стеклами. На газовой плите — высокая медная джезва с опадающей шапкой пены.

Бабушка перелила кофе в фарфоровый кофейник с тонким носиком, поставила на поднос две крошечные тонкие чашечки и выплыла в большую комнату.

— Давай я тебе помогу, — спохватилась Алена.

— Я вполне справляюсь сама, — с достоинством отозвалась бабушка. — Подай—ка лучше из буфета печенье.

«У нее уже не хватает сил печь любимые ватрушки...» — грустно подумала Алена, вынимая из-за стеклянной дверцы хрупкую вазочку с покупными крекерами.

Бабушка церемонно разлила по чашкам кофе и спросила:

— Как прошло открытие выставки?

А откуда ты знаешь? — удивилась Алена.

Я еще читаю газеты, — немного обиженно заметила Алена Андреевна.

«Так, значит, она ждала меня! — поняла Алена. — Но откуда она знала, что я приду, если я сама об этом не знала? А ведь могла остаться у Димы... И бабушка ни намеком потом не обмолвилась бы о своем напрасном ожидании... Фу, как стыдно...»

— Все только что закончилось, — как можно небрежнее ответила Алена. — На дачу ехать поздно, а к родителям...

— Я тоже так подумала... — кивнула бабушка. — Не сезон.

Они переглянулись и вдруг обе рассмеялись.

«Не сезон»... Очень точное замечание... Алена пользуется родительским кровом исключительно в зимнее время года...

— Может быть, ты переберешься ко мне? — вдруг сказала бабушка.

Алена изумленно глянула на нее.

Бабуля, а я не буду тебя стеснять?

Конечно, нет. У меня же просто хоромы — целых три комнаты.

Эти три комнаты были предметом вечных раздоров в семье. Аленин отец считал, что теща просто обязана перебраться в их квартиру, оставив «детям» более просторную.