Луи де Берньер - Дочь партизана Страница 18

– Значит, тем более французский надо подтянуть.

За годы я полюбила эти песни, хоть не знала, о чем они, пока мне Верхний Боб Дилан не перевел. Неважно, понимала я или нет, мне нравился приятный печальный голос. Потом магнитофон зажевал пленку, и я похоронила кассету в парке. Слишком ею дорожила, чтоб просто выбросить.

Когда у Таши появился парень, мы уже не могли так часто видеться. Она беспрестанно делилась, как продвигаются их отношения, мы часами болтали по телефону, но я понимала, что ее у меня украли, что прелестью и душой ее владеет кто-то другой. Однажды ВБД дал мне послушать французскую песню, там говорилось, что одиночество – самый верный спутник, который остается до конца. Уж это мне знакомо.

Я усердно готовилась к экзаменам, на улице высматривала собак, которым хочется поиграть, но без Таши сердце мое опустело.

13. Бедный папа

Просто надоело быть девственницей.

В следующий мой приход дверь вновь открыл Верхний Боб Дилан, мрачный, однако уже без траурной повязки. В машине по радио я услышал о казни пакистанского президента Бхутто[26], но резонно предположил, что ВБД удручен чем-то иным.

От Розы я узнал, что он пригласил на обед девушку, оригинальную красавицу-спортсменку, для которой состряпал нечто особенное в китайском котелке. На мой взгляд, нелегко устроить романтический обед в доме, где со стен свисает проводка, лестница щербата, половики грязны и заскорузлы, а крыша протекает, но, видимо, у подобной молодежи свои мерила. Однако после обеда девица заявила:

– Надеюсь, ты не рассчитывал на кувырканье? У меня есть любовница – Мойра.

А ВБД считал, что эта Мойра – просто ее соседка. Он совершенно потерял голову от своей сотрапезницы и на «кувырканье» очень наделся. Уж это мне знакомо, подумал я.

В тот же день Роза надумала поведать о собственном «кувырканье».

Тогда у нее начался период глубокой депрессии. Такое часто бывает с подростками, сказал я, порой моя дочь тоже хандрит. Нет, возразила Роза, со мной происходило нечто ужасное, потому что жизнь потеряла всякий смысл.

Она ничем не занималась, дулась и рычала на окружающих, днями не вылезала из постели, а ночью не могла уснуть. Она отдалилась от мира, ставшего двухмерным, словно в кино.

Ее изводили мысли: «Зачем? На кой оно все сдалось?» – и она начала писать стихи о самоубийстве и небытии. Представляла, как под дождем родители и Таша горюют у ее разверстой могилы. Стала одеваться исключительно в черное и злилась, когда отец говорил, что темное ей к лицу. Выкрасила свою комнату в темный пурпур, а на стене с пулевыми дырками нарисовала атомный гриб.

Гостям, ожидавшим любезного приема, Роза нарочно декламировала Бодлера. Зачитывалась книгами по психологии. (О Бодлере я слышал, но ничего не читал и потому решил с ним ознакомиться. Пожалуй, больше всего мне понравились стихи о кошках, и еще запомнилось жуткое стихотворение о мертвеце.) Начитавшись Фрейда, она обвинила отца в том, что он «анально-удерживающий тип», на что тот ответил: «Когда схожу по большому, загляни в нужник и убедишься в обратном». (Пришлось лезть в справочник, дабы разузнать, что такое «анально-удерживающий тип». Не припомню, чтоб потом это знание мне пригодилось.)

– Все это типично для подростков определенного склада, – утешил я.

Реплика моя раздосадовала Розу, явно ожидавшую глубокого сочувствия своему недугу.

– Дерьмовое было время, – упрямо сказала она. – Мне в жизни не было так погано, даже когда меня изнасиловали.

«Господи!» – подумал я. Уже неплохо ее изучив, я знал, что рано или поздно она все расскажет, а потому не стал выпытывать, хотя ей наверняка этого хотелось. Честно говоря, совсем неохота было расспрашивать, от одной только мысли об изнасиловании меня мутило.

Роза пошла за сигаретами, а я разглядывал обои, отставшие от стен. Похоже, с эдвардианских времен сохранились, думал я, и когда-то было очень нарядно. Потолочные трещины смахивали на контур острова Уайт. Когда с пачкой «Русского собрания» вернулась Роза, я спросил:

– Ну и как ты выбралась из своей депрессии?

Она закурила и, подавшись вперед, уперлась локтями в колени. Потом кокетливо наклонила голову и, выпустив дым, горделиво улыбнулась:

– В ночь перед отъездом в университет я пришла к отцу и отдалась.

«Боже мой!» – подумал я.

– Инициатива была моя. Я залезла к нему в постель и обняла его, как в былые времена. Но теперь я знала, чего хочу. Он не устоял. И вряд ли потом оправился. Я совершила ужасную подлость. Бедный папа.

14. Университет

Нужно остерегаться незнакомцев.

В следующую нашу встречу Роза была очень довольна собой, уж не знаю почему. А я в тот день за пятьдесят фунтов продал ореховый комод.

После давешнего рассказа я задумался, не слишком ли рискую. Та, что соблазняет собственного отца и находит это забавным, – опасная личность. Однако я ничего не мог с собой поделать – я был околдован. Мокрый как мышь, по ночам я бессонно ворочался до полного изнеможения. В голове беспрестанно прокручивался этакий фильм, в котором я был и режиссер, и главный герой; я обладал Розой, а она вытворяла со мной всякие штуки, от которых жена моя категорически отказалась еще лет пятнадцать назад. Нескончаемое возбуждение было невыносимо. Что-то вроде морока.

Потом я совершил нечто постыдное, однако был этому очень рад. Объехав уотфордских и прочих клиентов, я заглянул к приятелю в Масвелл-Хилл. Припозднился, покатил домой к почивавшей Огромной Булке. Сделав крюк, подрулил к Розиному дому. Стоял май, было не слишком холодно, и я, словно частный сыщик, спрятался в подворотне через дорогу. Не знаю, на что я надеялся, но приятно было смотреть на Розину тень, скользившую за кармазиновыми шторами. Тонкими, почти прозрачными.

Потом она стала раздеваться. Я четко видел ее силуэт. Вот она стянула свитер и завела руки за спину, чтобы расстегнуть лифчик. Затем шагнула к окну. Сквозь шторы виднелся абрис ее ладной фигуры. К моему изумлению, да нет – ужасу, она раздернула занавески и выглянула. На мгновение я испугался, что она заметила меня или догадалась о моем шпионстве, но Роза просто оглядела улицу. Под светом фонаря четко виднелись ее тяжелые округлые груди, сулившие мне очередную бессонную ночь. Вскоре я узнал, что каждый вечер Роза совершает этот маленький ритуал примерно в одно и то же время. Странно, что в тени подворотни я был единственный зритель. Вот аншлаг совсем не удивил бы. Я не желал превращаться в жалкого соглядатая. Понимая всю недостойность своего поведения, я удерживал себя от ежевечерних сеансов. Кроме того, надо было иногда пораньше заявляться домой, чтобы постоянными задержками не навлечь подозрений.