Елена Лобанова - По обе стороны любви Страница 18

— Грехопадение Адама! — негромко, но отчетливо проговорил мессер Брунетто и приостановился, слегка приподняв руку в знак важности своих слов. — Вот что указывает нам на истинную причину происхождения государства!

Легкий ропот удивления среди слушателей заставил его сделать паузу. Как искусный оратор, он дал улечься этому порыву и выждал еще минуту, прежде чем продолжал:

— Слабая природа человека — натура хоминум! — отдала его во власть чувственных страстей. И, увы, она же — натура хоминум! — привела к изгнанию Адама и совратившей его Евы из кущ эдемских. И бесчисленное множество раз с тех пор убеждался человек в бессилии своем перед искушениями, что подстерегают его род на каждом шагу!

Тут еще раз печально замедлилась речь синьора Брунетто, и озабоченность выразилась на лицах окружающих его.

— Но означает ли это, что человек безвозвратно утратил путь к счастью? — вдруг с недоумением спросил он, похоже, сам себя.

После этих слов свершилось чудо: фигура магистра Латини словно бы вознеслась над слушателями, над старым мостом и конной статуей, неизвестно за что прозванной горожанами Марсом. И уже оттуда, с высоты, он звучно возвестил во всеуслышание:

— «Нет! — отвечаю я. — Ибо древние говорят нам: «Ниль диспэрандум!» «Никогда не отчаивайся!»

Нестройные возгласы: «Так!», «Виват!» и даже «Нэ цедэ малис!» — «Не падай духом в несчастье!» — подтвердили полное согласие просвещенной аудитории с мнением магистра.

— Подобно тому как искусный лекарь устремляет всю силу своего ума к единой цели — излечению больного, — продолжал сэр Брунетто, и голос его обретал все большую звучность и мощь, — подобно тому как перебирает он и пробует одно снадобье за другим, не теряя надежды и уповая на милость Божию, — точно так же и мы должны без устали и жалоб искать свой путь к спасению человека от сетей алчности, гордыни и разврата, путь к удалению его из гнездилища лжи и корысти. И путь этот неминуемо ведет нас к установлению государства!

Переведя дыхание и убедившись, что высказанный тезис зажег искру надежды в обращенных к нему глазах, мессер Латини приступил к доказательству.

— Ибо государство, — повел он речь далее, — не несет на себе печати древнего проклятия. Разумно и справедливо устроенное государство, плод чистых помыслов, светлой мысли и твердой воли, способно обуздать низменную человеческую природу и уберечь человека от самого себя. А это означает, что именно оно может и должно сделать человека счастливым и совершенным!

И снова в толпе поднялся одобрительный ропот, но скоро смолк, ибо магистр не останавливался более. Речь его подхватила и властно увлекла слушателей подобно январскому норд-осту, что хозяйничал по ту сторону Апеннин и прозывался «атроче» — «неумолимый».

— Только твердому и разумному государственному устройству под силу удержать от греха, а возможно, и возвысить натуру человеческую! И только высокое искусство управления — политика! — может привести нас, грешных, к счастливому состоянию, называемому в Писании полнотой времен. Однако искусство это, равно как и другие высокие искусства, доступно не каждому. Ибо лишь мудрый пастырь, истинный политик, поставленный во главе государства, способен указать нам верный путь. Однако каков должен быть этот муж и по каким делам должны мы узнать его?

С этими словами искуснейший из риторов снова обвел взглядом собравшихся, как бы надеясь узреть мудрого пастыря-политика среди присутствующих, но, не обнаружив такового, продолжил рассуждения:

— Без сомнения, три главнейшие добродетели — справедливость, почтение к закону и стремление к истине…

— Но почему же достойный политик — это обязательно муж, а не жена, мессер Латини?

Речь магистра была перебита! Слушатели негодующе ахнули.

Несуразный вопрос, оказалось, осмелился задать смазливый юнец с завитыми локонами под громадной, причудливо изогнутой шляпой.

Сэр Брунетто лишь мельком покосился на него, ибо не в обычае магистра было уделять внимание неучтивым и необразованным молодчикам. Юный франт был ему неведом — скорее всего заезжий болонский студиозус из тех, что вместо лекций по логике горланят непристойности в тавернах. Впрочем, в лице его и посадке головы угадывалось и нечто знакомое… Не отпрыск ли это старинного флорентийского рода, позорящий родительское имя? Мысль эта промелькнула в голове сэра Брунетто, прежде чем он отвернулся, собираясь завершить прерванную мысль стройным логическим умозаключением.

Но как раз в эту минуту дерзкий юнец вдруг разразился целым потоком слов — столь же неучтивых, сколь необдуманных:

— Человека нужно оберегать от самого себя и от сестер Евы, говорите вы! Но разве всех мужей поголовно вы уподобляете Адаму, поддавшемуся слабости? Так почему же люди полагают, будто женщины все как одна подобны Еве? Весь просвещенный мир признает достойнейшие образцы правительниц! Можно вспомнить хотя бы Алиенору Аквитанскую, куртуазную английскую королеву, мать сэра Ричарда Львиное Сердце. В молодости этой высокородной даме, как известно, довелось быть и французской королевой!

— Однако столь же подлинно известно о ее легкомыслии и ветреном нраве! — так же без малейшей задержки отозвался мессер Латини, и тень румянца показалась на его щеках, а глаза молодо блеснули. — И как не вспомнить о недостойном поведении этой дамы, которое поразило весь просвещенный мир и в конце концов вынудило ее супруга, Людовика Седьмого Французского, добиваться у папского престола расторжения монаршего союза!

— Но, мессер! — раздался из толпы приглушенный молодой басок. — Разве не в том заключается долг достойного мужа, чтобы неустанно воспитывать супругу, подобно тому как терпеливый учитель учит уму-разуму ученика?

— Именно так и поступал второй царственный супруг донны Алиеноры, Генрих Второй Английский, — не без удовлетворения ответствовал сэр Брунетто. — Этому достойному мужу, по счастью, удалось обуздать нрав супруги и не допустить бури под своим кровом, так что Господь благословил их союз детьми.

Осмысливая услышанное, посрамленный юнец опустил было голову. Но неслыханная гордыня заставила его продолжить спор, приведя новое возражение:

— А что скажете вы о другой правительнице — королеве Бланке Кастильской? По всеобщему признанию, ей было присуще немало добродетелей, в числе коих называли твердый характер, способность к справедливому управлению подданными, а кроме того, политическую дальновидность в соблюдении интересов державы!

И вновь ответ мессера Латини не заставил себя ждать, прозвучав с присущим маэстро изяществом: