Татьяна Веденская - Рыцарь нашего времени Страница 18

— И слишком много палок тебе бросают все вокруг, — добавляет она.

— Иногда мне кажется, что они все хотят меня съесть. Поглотить целиком, — жалуюсь я.

— Кроме меня. Ты не в моем вкусе.

— Зря ты вышла за другого, — раз за разом жалуюсь я.

— Ты бы все равно на мне не женился. Ты не женишься ни на ком и никогда. Все потому, что ты выращен тремя женщинами, ты слишком нас боишься.

— Я слишком хорошо вас знаю. Но ты неправа в одном, на тебе бы я женился, — возражал я. — Ты идеальна.

— Даже если бы и так. Не буду спорить с этим, — смеется Оксана. — Но я — идеальная еще и потому что далеко. И видишь ты меня редко. А если бы я мелькала — туда-сюда, туда-сюда. И кроме того, с чего ты решил, что это такое уж большое счастье — выйти за тебя замуж? Подумаешь, продюсер. Я на роль Милы Йовович не рвусь.

— Нет? Какое для нее облегчение! — смеялся я в ответ. Оксана была единственной женщиной, которой было наплевать на то, кто я, чем занимаюсь, и на те возможности, которые появлялись в жизни женщины вместе со мной.

Нет, вру. Теперь — нет. Не единственная. Теперь — нет. Ирине тоже на это совершенно наплевать. Ей также совершенно наплевать и на меня лично. Войдя в мой дом, она огляделась, прошлась рассеянным взглядом по кирпичным стенам, по кожаной мебели, по моей гостиной, полной света и весеннего тепла. Потом сбросила свои кеды и безо всякого стеснения прошла в кухонную зону. Ее лицо не выражало ни интереса, ни восхищения, она забралась на высокий стул напротив барной стойки и уставилась в окно. Ее мысли были где-то далеко, кажется, она вообще забыла, что я тоже здесь нахожусь. Она кусала губы и напряженно о чем-то думала.

Это было странно, и я совершенно не привык к женщинам, которые вот так меня игнорируют. В конце концов, а как же приличия? Где же воспитание? Вежливость по отношению к хозяину дома? Впрочем, я уже хорошо понял, что Ирина не из тех, кто станет церемониться. Зачем она вообще пришла ко мне? Кто ее разберет, что вообще у нее в голове. Она сидела, подперев подбородок ладошкой, и смотрела на машины, летящие по проспекту. Я вздохнул, отодвинул ее кеды с прохода и пошел за ней.

— Хочешь что-нибудь съесть? — спросил я после того, как стало окончательно ясно, что сама она говорить не станет. Я достал из кармана умерший от недоедания мобильник и принялся искать зарядку, которую кто-то, оказывается, запихнул на верхнюю полку, к тарелкам и стаканам. Телефон благодарно пиликнул, получив доступ к электричеству, но включать его я не стал. А то, не дай бог, еще кто-нибудь начнет звонить.

— У тебя нет фасоли? — она подняла голову и посмотрела на меня с надеждой.

— Фасоли? — опешил я. — В каком виде? В твердом? Зачем?

— Ладно, не надо. Я так просто спросила.

— Есть помидоры, сыр моцарелла и ветчина.

— Нет, спасибо, — помотала головой она. — Я не хочу.

— Уверена? Мне почему-то не кажется, что ты много сегодня ела. И вообще, мне не кажется, что ты много ешь. Ты что, тоже помешана на всех этих диетах, как все современные девочки?

— Диеты? Какая чушь, — она чуть подернула плечами и скорчила смешную рожицу. — Я ем, когда хочу. Для чего мне диеты?

— Чтобы нравиться мужчинам, — предположил я, запоздало подумав, что сейчас это не лучшая тема для разговора, ведь ее только что бросил некто Петр. Не стоило бы бередить свежую рану. Но девочка Ира только пожала плечами.

— Я не хочу, чтобы меня измеряли килограммами. Я не хочу нравиться на вес.

— Что? — я не удержался от улыбки. — Нравиться на вес? Ничего себе ты сказала. Смешно.

— Чего смешного? — совершенно искренне удивилась она, а я вдруг подумал, что если бы мы снимали кино, то эта девчонка скорее всего оказалась бы пришельцем с другой планеты. Я не стал продолжать этот разговор, но отметил про себя, что она, пожалуй, первая за несколько лет женщина, которая не хочет в буквальном смысле «сойти на нет» ради высоких стандартов Fashion Industry. Честно говоря, частенько бывает очень неприятно наблюдать, как девчонки, причем нормальные, симпатичные, но не такие тощие безгрудые скелеты, как на картинках, пытаются изменить свою природу, ненавидят собственные бедра, с отвращением смотрят на свои попы в зеркале, считают, что жизнь кончена, потому что они не влезли в шортики-трусики. И ради чего, ради чего? Чтобы нравиться «на вес»!

— Интересный дизайн, — сказала вдруг Ирина.

— Нравится? — улыбнулся я. Надо же, она пытается быть вежливой? Что-то новое.

— Нет. Он мне не нравится, но он интересный, — ответила она после некоторой паузы и махнула рукой на стену. — Значит, таким ты себя видишь?

— Каким?

— Дом посреди улицы. Или посреди чердака. Как будто и не дом. Сюда можно приходить переночевать, здесь не получится жить.

— Я же живу, — возмутился я. Ирина пожала плечами — во второй или третий раз? Это, наверное, самый частый ее жест.

— Ага. Живешь. Прямо настоящая жизнь. Спотыкаешься о провода и ботинки. Хитростями выманиваешь женщин из дома. Держишь тут целый бар, — она кивнула на угол, где в деревянных отделениях стояли открытые и закрытые, дорогие и не очень бутылки со спиртным. Мой бар был одновременно и рабочей необходимостью, и моей личной отрадой. Это я любил больше всего — вернувшись с работы или еще из какой дыры, под утро или поздним вечером, одному или с кучей людей, пройти на кухню, включить какой-нибудь выпендрежный кабельный CNN, взять уже начатую бутылочку бренди и бросить в простой чистый стакан несколько кусочков льда. В такие моменты, как бы ни ощущал себя физически, я чувствовал себя счастливым. Я бы и сейчас так поступил, но на моем любимом месте сидела рыжая особа, которой не нравился мой дизайн. Честно говоря, я действительно почувствовал себя оскорбленным. Такой хороший дизайн. Современный, не банальный. Диких денег стоил. Если бы я знал тогда, что не вечно буду зарабатывать такие сумасшедшие деньги, — не стал бы так роскошествовать. Но тогда, пять или шесть лет назад, дела шли по-настоящему хорошо, и я почему-то решил, что так будет всегда.

— Кто бы говорил, сама только что кеды бросила, — попенял я. — Если бы вы все были аккуратнее, глядишь, было бы уютнее.

— Не в этом дело, — она посмотрела на меня с каким-то напряжением, словно пыталась перевести какую-то важную мысль со своего инопланетянского на мой, человеческий, и никак не находила аналогов. — В этом доме нет главного. Здесь не будут жить, здесь будут только бывать.

— Знала бы ты, сколько девушек мечтает тут жить.

— Они мечтают о другом, — она покачала головой и замолчала. Значит, не считает, что я могу ее понять. Да все я знаю, что она хочет мне сказать. Моя мама, когда увидела мою новую квартиру, молчала минут десять, а потом сказала, что я полный идиот (как обычно!), и тут негде будет даже детскую кроватку поставить. Она все ждала момента, когда во мне проснется отцовский инстинкт. Но он у меня, кажется, был поврежден. Детей я больше боялся, чем хотел.