Татьяна Тронина - Солнечная богиня Страница 18

Старая пружинистая кровать предательски заскрипела.

– Тс-с, тише… – выдохнул Викентий. Его ладони были горячи, каждое прикосновение обжигало Олю.

Если дом Степана Андреевича и внутри, и снаружи поражал барской роскошью, то все пристройки и флигельки – словом, то, где жили его родственники и останавливались на время гости, были обставлены очень скромно, по минимуму. Олина комната не отличалась от прочих – старая кровать, шкаф времен соцреализма, умывальник с холодной водой… Из роскошеств было только одно – на стене висела репродукция картины «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» в широкой золоченой раме.

В данный момент рама поблескивала отраженным светом луны, плывшей за окном.

– Ты только моя… только моя! – едва слышно шептал Викентий. – Никому не отдам…

Оля все сильнее прижимала его к себе. Старая кровать издала что-то вроде визга… Викентий замер.

Наверху загромыхал стул, и Эмма Петровна позвала:

– Кеша… Кеша, ты где?

– Не уходи! – умоляюще прошептала Оля, держа его за руки. – Куда ты? Не уходи…

– Я сейчас, – он вскочил, быстро стал одеваться.

– Кеша, она же просто так тебя зовет! – сердито прошептала Оля.

– Нет, я так не могу… – раздраженно ответил он.

Оля, закутавшись в простыню, тоже вскочила с кровати.

– Послушай, это невозможно…Так нельзя!

– Что нельзя?

– Ты… ты в любой момент готов сорваться с места. Ты не можешь расслабиться и полностью отдаться своим чувствам… Ты говоришь, что любишь меня, а сам ведешь себя так, как будто совершаешь нечто непристойное…

– А разве нет? – усмехнулся он в темноте. – Здесь такие тонкие стены и такие скрипучие кровати, что полностью расслабиться нельзя!

Оля прижалась к нему.

– Знаешь, чего я боюсь?.. – прошептала она.

– Чего?

– Что ничего не изменится. Даже после того, как мы станем мужем и женой – уже официально…

– Оля, мы же не с мамой будем жить! – возразил он. – А у тебя… Потом купим квартиру побольше, это сейчас не проблема.

– Даже если не с мамой… Все равно Эмма Петровна даже на расстоянии будет контролировать тебя.

– Оля, это моя мама… Конечно, у вас сейчас не все ладится, но потом вы привыкнете друг к другу. Все будет хорошо…

– Ладно, иди… – Оля оттолкнула его.

Викентий ушел, и она осталась одна.

Легла на скомканную постель и закрыла глаза.

На небольшой полянке в саду, в окружении яблонь, стоял Ярослав Глебович Силантьев, в старых широких джинсах и перепачканной краской безрукавке, с разметавшимися по плечам длинными седыми волосами, и, закусив губу, ожесточенно водил кистью по холсту.

Ярослав Глебович был художником, горьким пьяницей и мизантропом.

Вообще непонятно, по какой причине он жил у Степана Андреевича, но, вероятно, причины все же были.

– Добрый день, – поздоровалась Оля, проходя мимо Силантьева.

– Добрый… – отрывисто буркнул тот в ответ.

Оля уже приблизилась к тому месту, где аллея сворачивала в сторону, как Силантьев позвал ее:

– Ольга!

– Да?.. – обернулась та.

– Можно вас на минутку…

Оля подошла к Ярославу Глебовичу. На холсте расползались бело-желто-зеленые пятна, которые ничуть не походили на яблоневый сад, который в данный момент художник писал с натуры. Скорее будущая картина напоминала разлившуюся по столу окрошку – с островками рубленого яйца и зеленого лука.

– Вот что, Ольга… Как у вас со временем? – отрывисто спросил он.

– Нормально… А почему вы спрашиваете? – пожала она плечами.

Вблизи от Силантьева странно пахло – смесью скипидара и валерьяновых капель. В длинных волосах у него запуталось несколько жухлых листьев.

– С трех до четырех – вас устраивает это время? – недовольно буркнул он. – Я бы хотел вас писать… Природа, понимаете, опостылела, ни одного подходящего лица вокруг… Тут эта Мура ко мне привязалась, чтобы я написал с нее портрет, но я ее погнал. Уж лучше вы, чем это чучело!

– А, понятно… – неопределенно протянула Оля. Убить целый час времени на позирование?.. И еще неизвестно, какой ее изобразит Ярослав Глебович! – Я подумаю.

– Да чего тут думать! – рассердился Силантьев. – Сядете тут в саду, с книжечкой, делать ничего не надо… Или вам Эмма Петровна не разрешает со мной водиться?

– При чем тут Эмма Петровна? – Оля тоже неожиданно рассердилась. – Я взрослый, совершенно свободный человек, я сама распоряжаюсь своим временем… Ладно, я согласна!

– Мерси, – буркнул Силантьев.

Оля пошла дальше. «Может быть, я зря согласилась? Этот Силантьев такой противный, все время ругается…»

На первом этаже хозяйского дома одно из окон было раскрыто. У колышущейся белой занавески сидела Кристина, литературный секретарь старика Локоткова, и сосредоточенно печатала что-то на переносном компьютере.

Сколько Кристине лет, никто не знал. Может быть, двадцать пять, а может быть, и все сорок. У нее было странное лицо, с вечными скорбными складками возле губ, и колючий тревожный взгляд. Она была очень худа, черные волосы коротко срезаны и острыми углами лежали на щеках.

Кристина даже в жару ходила в чулках, строгой темной юбке и офисной белой блузе с бантом, всем своим видом напоминая окружающим, что расслабляться она не намерена.

– Добрый день, Кристина!

– Добрый… – та вздрогнула, оторвавшись от монитора. – Ты уже с работы, Ольга?

– Да. Ярослав Глебович попросил меня, чтобы я ему позировала, – тут же призналась Оля. – Иду вот сейчас и думаю: может, я зря согласилась?..

– Нет, не зря, – быстро ответила Кристина. – Силантьев – очень хороший художник.

– Да ну?.. – удивилась Оля.

– Я тебя уверяю, – холодно ответила секретарша, и пальцы ее принялись снова порхать по клавиатуре.

– Ты меня успокоила…

– Оля! – Кристина вдруг встрепенулась. – Ты Ивана Осиповича видела?

– Видела. Только что у ворот. Но он уже в город уехал…

– Один?

– Один. Лера тут осталась. Я ее тоже видела – они с Кириллом разговаривали у беседки.

Кристина вспыхнула, а потом побледнела. Все знали, что она влюблена в Ивана Острогина – мучительно, безнадежно, безответно и ненавидит его жену Валерию.

– Кажется, Иван Осипович собирался вернуться к ужину, – вспомнила Оля. – Ну да, он мне так и сказал – «до вечера»…

– Отлично… – пробормотала Кристина. – Он уехал, а его жена строит глазки этому мачо…

Кирилла, помощника Локоткова по экономической части, Кристина тоже ненавидела.

Днем к Степану Андреевичу приезжал какой-то чиновник из московской мэрии и они о чем-то долго и дружески беседовали.

После Степан Андреевич находился в таком благодушном настроении, что изволил спуститься к ужину.

Семейные обеды проводились обычно на застекленной веранде.

Там Мура накрывала стол.

Белая крахмальная скатерть, свечи, фрукты в хрустальных вазах, вино, привезенное с собственной винодельни в Алазанской долине. Настоящее.

Обычно все ели по отдельности на летней кухне, что на заднем дворе, каждый из собственных запасов, но общие вечера старик спонсировал сам. Это было высшей милостью, и присутствие на таких вечеринках считалось обязательным.

Оля лишний раз провела электрощипцами по волосам, выпрямляя их. Надела темно-синее платье из легкого шелка, долго трудилась над своим макияжем. Пудра, четкая линия бровей, темно-красные губы…

– Оля, ты опять опаздываешь! – заглянул к ней встревоженный Викентий.

– Нет, я уже готова… – Оля брызнула на запястья духами.

У крыльца их ждала Эмма Петровна, с усталым, недовольным лицом.

– Терпеть не могу все эти вечера… – хмуро пожаловалась она сыну. – Чем-то они мне напоминают сталинские застолья. Кеша, мальчик, ты помнишь фильм «Пиры Валтасара»?

– Мама, ну что за ерунда! – захохотал тот. – Ты, как всегда, преувеличиваешь…

– Оленька, а что это за духи? – Эмма Петровна слегка сморщила нос. – Такой тяжелый, дамский аромат… Совсем не для тебя!

– Мама, ну не надо…

– Что уж мне, и слова нельзя сказать?

Оля стоически улыбнулась.

Легкие сумерки опустились на сад.

На веранде Иван зажигал свечи.

– Я, словно бабочка к огню, стремлюсь к тебе неодолимо… – фальшивя и перевирая слова, пел он.

Племяннику Степана Андреевича было тридцать семь, но он уже располнел и потерял изрядное количество волос – глубокие залысины тянулись у него аж до самой макушки. Невысокого роста, с добрыми близорукими глазами, в широком льняном костюме… Викентий за глаза называл его «чеховским интеллигентом».

– Ваня, пожалей наши уши… – протянула Лера, его жена, стоя у распахнутого окна. В ее длинных пальцах была зажата сигарета в длинном мундштуке – Лера Острогина с ней выглядела чрезвычайно стильно и утонченно. Впрочем, и без сигареты она была хороша – высокая, стройная, шоколадно-смуглая (заслуга солярия и частых путешествий в жаркие страны). У нее были золотисто-каштановые волосы, небрежно сколотые на затылке, и огромные, неподвижные, зеленовато-карие глаза, которые гипнотизировали каждого, на кого она смотрела.