Анастасия Соловьева - Сейчас и больше никогда Страница 19

– Ты что?! – засмеялась Саша. – Здесь раньше была булочная.

– Булочная-кондитерская? – серьезно уточнил он.

– Кажется, да, – кивнула она.

Они заглянули в кабачок. И среди серых зимних будней ели ананасы в шампанском и пили водку с необычайно большими, тигровыми креветками. А в машине Дмитрия в это время надрывался радиотелефон дальнего действия Senao.

– Слушай!.. – говорил захмелевший Дмитрий, выковыривая из бокала с шампанским кусочек ананаса. – Решено! Мы тебе сейчас покупаем квартиру!..

– Ну что ты?! – заливалась смехом Саша. – Не надо!

– Нет, постой… А хочешь, в твоем доме?! Где ты жила?! Возьмем твою однушку?! – Он стукнул кулаком по столу – тарелки мелодично звякнули.

– Дим, тебе надо протрезветь!

– Неужели ты думаешь?!

– Хорошо. Давай посидим еще. А потом погуляем, все обсудим…

– Я раб лампы! – шумно вздохнул он. – Раб своих собственных же магазинов. Но!..

– Дим, на нас люди смотрят, – смеялась Саша.

– Мы с тобой!.. – расходился Дмитрий. – Мы с тобой будем жить здесь. На бульварах! Мы не должны больше расставаться! Как ты считаешь?!

– Но у тебя же семья. Дочь…

– А ты хочешь?!

– Дим, тебе надо протрезветь. Пойдем погуляем…

– Сань! Пойдем же!..

Сашу все это ужасно смешило.

Когда они вышли на улицу, уже стемнело. Горели желтые фонари. Саша взяла его под руку, и они двинулись по Мясницкой, как когда-то ходили вдвоем в своих детских мечтах.

Дмитрию было невероятно, невыразимо легко. С него точно скинули пудовый груз. Ему было так счастливо, так «на ять», что он даже боялся, как бы это быстро не кончилось. «Но почему мне так хорошо? – вздыхал он. – Потому что со мной сейчас идет вот эта невысокая женщина, которую я помню пятнадцатилетней девочкой?» Он смотрел на Сашу и видел ее светлые прямые волосы, освещенные огнями витрин. На них падали снежинки и тихо таяли.

Уже на подходе к памятнику героям Плевны они опять зашли в какой-то ресторанчик. Дмитрий заказал роскошный ужин.

На сцене ребята пели старую песенку «Бед рашен бой, а я все такой», страшно кривляясь. Саша хохотала. Ей было сумасшедше весело, как, наверное, не было никогда в жизни.

А Дмитрий украдкой смотрел на Сашу, и ему становилось жаль ее. Она казалась такой хрупкой, беззащитной. Саша была вполне сложившейся женщиной, но при этом многое в ней осталось еще от той девочки в простеньком пальтишке со скрипичным футляром. И вся эта ресторанная обстановка с глупыми выходками совсем не вязалась с ней. И то, что она так счастливо хохотала над всем этим, только подчеркивало ее инородность. Ему делалось больно, хотелось защитить ее, уберечь от грубой, жестокой и насмешливой жизни.

Саша заметила взгляд Дмитрия и, кажется, поняла его, потому что вдруг оборвала смех и нежно, проникновенно посмотрела ему в глаза:

– Хочешь, пойдем?!

– Можно еще посидеть…

– Ты о чем сейчас думал?

– Я думал: что было бы, если бы я не прогулял тогда школу? И не забрел бы в наш сквер. И мы не увиделись бы…

– Мы встретились бы потом, – улыбнулась Саша. – Но все равно встретились бы. И узнали бы друг друга.

– И что стали бы делать? Если честно, мне все сейчас кажется очень хрупким, даже эти ребята. Буквально все кругом, так что страшно пошевелиться – а вдруг все разрушится? И исчезнет? И я опять потеряю тебя… Теперь я все понимаю. Я жил всегда с какой-то тяжелой грустью. Но уже не замечал ее, привык к ней…

Ему хотелось многое сказать о том, что мир сухой и жесткий, а они в нем точно мальчик с девочкой, убежавшие с уроков, с жестких и сухих уроков. Но он промолчал.

– Идем?.. – Она дотронулась до его руки.

Они вышли на весело освещенную улицу. Пестрая толпа подхватила их и понесла к «Детскому миру».

– Можно на метро доехать до Олимпийского проспекта. А оттуда ходит автобус прямо до гостиницы. А хочешь, до Олимпийского пойдем пешком?

– В двух кварталах отсюда я бросил машину.

– А ты можешь сейчас ехать на машине?

– Как раз когда дойдем до нее – смогу.

Они счастливо, как дети, засмеялись.

По узкому тротуару идти рядом было трудно. Встречный поток людей толкал Дмитрия, оттесняя его назад. Дмитрий шел за Сашей и опять видел, как редкие снежинки блестели на ее волосах и потом незаметно исчезали. И он опять не понимал, почему так хорошо ему сейчас? Он наивно пытался объяснить, выделить главное. И не мог. Ему нравилось в Саше все. В ней все казалось особенным, значимым, все было полно таинственного смысла. И то, как трогательно она брала его под руку, и как уютно надевала варежки, и как наивно-тревожно оглядывалась, боясь потерять его в толпе.

Торговый дом «Детский мир» светился всеми окнами и казался громадным океанским лайнером, вдруг оказавшимся посреди Москвы.

– А давай посмотрим, как теперь там стало? – Саша кивнула на «Детский мир». – Мы когда-то с бабушкой ходили сюда. О, это был целый ритуал! Бабушка приезжала к нам утром, чтобы сделать мне неожиданный подарок. А я уже все, конечно, знала с вечера. Просыпалась рано-рано. И ждала ее с нетерпением. – Саша неожиданно засмеялась совсем как маленькая. Потом продолжила: – Мне уже начинало казаться, что она не придет. И тогда жизнь теряла всякий смысл. Но вдруг, как гром с ясного неба, – звонок в дверь… Мама бежала открывать. А я прислушивалась к голосам в прихожей. И мне казалось, что это пришел кто-то другой. Водопроводчик!.. И тут в комнату входила бабушка…

Они вошли в «Детский мир». Здесь было много света, пестро и шумно. Дмитрий ходил, не понимая ничего вокруг, счастливо слушая Сашу. Ее незамысловатые воспоминания были очень важны, они приоткрывали какую-то тайную сущность не только самой Саши, но и того воздуха, которым они сейчас дышали.

– И ты сразу шла с бабушкой в «Детский мир»?..

– Нет, конечно. Ты что?! – радостно вспоминала Саша. – Потом бабушка долго-предолго пила чай. На улице уже давно рассвело. А на кухне еще зимние сумерки. Бабушка все сидела и рассказывала. Оказывается, что по дороге к нам она успела зайти в церковь, взять святой воды и даже подать записки. Мне тогда эти записки представлялись совсем невероятными, фантастическими и страшными. Кому же записки? Неужели самому Богу?! И что она в них пишет? Для меня бабушка была воплощением сказочной тайны… Вот она сидит над пустой кружкой, смотрит на меня невидящими глазами и вспоминает каких-то неведомых мне родственников, которые живут где-то далеко-далеко, в невиданных, удивительных, как мне казалось, городах. Кругом – одна тайна… Бабушка и всплакнет, бывало. А я думала: чего же плакать? Все так чудесно?! И мама вместе с ней тоже плакала. Но и плакала бабушка совсем не так, как все, как я, когда больно или обидно. А особенно, сокровенно, будто тихую песню пела.