Валентина Седлова - Просто Лиза Страница 19

Человек поднялся и принялся собираться. Если он прав, тогда главное — не опоздать. Впрочем, прошло уже два дня. А это слишком большой срок. Да, лучше бы он ошибался…

Я открыла глаза. Низкий потолок, зашитый почерневшей от времени фанерой. В центре потолка сиротливо висит лампочка без всякого абажура. Слышно, как жужжат назойливые мухи и бьются маслянистыми боками о стекло. И больше ничего.

Я пытаюсь приподняться. Боже мой, как кружится голова! И тошнота сразу к горлу подступила. Значит, я больна. Но что со мной?

Кое-как ощупав себя, я обнаруживаю на голове повязку. Пытаюсь ее снять, и это у меня не получается. Она намертво приклеилась к коже запекшейся кровью. Ее маленькие коричневые крупинки остаются у меня на пальцах. Вот это номер! Что со мной случилось? И… кто я, собственно говоря?

Последняя мысль обескураживает меня. Я в панике лихорадочно пытаюсь припомнить хотя бы свое имя и фамилию, но увы: пустота. Отчаяние накрывает меня, я волнуюсь и плачу от испуга, как потерянный в лесу ребенок. Верните мне себя, пожалуйста! Я не понимаю, что происходит, но очень сильно боюсь этого. Пожалуйста, кто-нибудь!

Словно откликнувшись на мой немой зов, в комнате появляется старушка. Впрочем, определение «старушка» относится только к ее возрасту. Во всем остальном, особенно в объемах — это бой-баба. Она сразу же мне не нравится. Что-то инстинктивно вопит внутри меня: она опасна! Посмотри хотя бы на эти усики над губой, разве у добрых старушек бывают такие? А ее ручищи? Они бугрятся мускулами и вздутыми венами, как у мужика. И смотрит она на меня ой как недобро.

— Ну что, очухалась? — спрашивает она низким, но странно каркающим голосом.

— Да, спасибо.

— Жрать хочешь?

— Нет, пока не хочу.

— Ну, на нет и суда нет. Я пойду.

Старуха разворачивается и собирается уходить, и я понимаю, что теряю последний шанс выяснить хоть что-то насчет себя и своего прошлого. Я изо всех сил зову ее:

— Простите, пожалуйста!

Старуха оборачивается. Видно, что моя просьба ее явно не греет и не радует.

— Ну, что тебе?

— А вы не могли бы рассказать, что со мной произошло?

— Башкой об землю приложилась, когда с сеновала грохнулась. Вот и все дела. Ну, у тебя все?

— Еще нет, — не унимаюсь я. — Простите, но я совершенно не помню вас. Вы кто?

Старуха смеряет меня с ног до головы презрительным взглядом.

— Я Прасковья, бабка твоя.

— Как? Вы — моя родная бабушка?

— А то! Стала бы чужая так с тобой нянчиться, как я. Нет, Ольга, ты и до этого умом не отличалась, а как упала — и вовсе последние мозги растеряла.

Выходит, меня зовут Ольга. Уже что-то. Я так и сяк катаю это имя по рту, словно карамель, пробуя его на все лады: Ольга, Оленька, Ольчик… Но увы, никаких ассоциаций в связи с этим именем в голову так и не приходит.

Отвлекшись, не замечаю, как бабка исчезает из комнаты. А я даже не успела узнать у нее, где мои родители и кто они. Почему я живу вместе с ней, а не с ними? Где, собственно говоря, находится ее дом? Это город или деревня? Когда у меня день рождения?

Я вновь пытаюсь позвать бабку, но безрезультатно. Она или не слышит, или ей надоело разговаривать со мной.

Я вновь и вновь насилую подсознание, пытаясь выудить оттуда хоть обрывочки полезной информации о своем прошлом. Но увы: как отрезало.

Получается, полученный мною удар по голове был слишком серьезным. Надо предупредить об этом Прасковью и попросить ее, чтобы она вызвала мне врача. Я чувствую себя так плохо, что боюсь, как бы все не закончилось слишком печально. Вряд ли она станет рисковать жизнью и здоровьем своей единственной внучки. Или не единственной? Боже мой, я ведь даже этого не знаю…

Борис и Наталья, утомленные, но веселые, сидели за кухонным столом и праздновали.

— А все-таки есть фарт на свете! Я как чувствовал, что все будет тип-топ! — снова и снова повторял Борис, не забывая опрокидывать в себя стопки заледеневшей хозяйской водки.

— Только таксист такую прорву деньжищ запросил, — пожалилась Наталья. — Почитай моя месячная зарплата. А всей езды два часа туда, два обратно. Ну, и там нас подождал. А бабок срубил немерено.

— Зато лишних вопросов не задавал. А в нашем деле это дорогого стоит. И ждать нас ему прилично пришлось, а простой тоже денег стоит, не забывай. Жаль, до хутора дорогу не провели. Я пока нашу спящую царевну доволок, едва не надорвался. Надо же: худоба худобой, а тяжелая, зараза!

— Я все боялась, что Прасковья много запросит. Или вообще взашей выгонит.

— Да, на Прасковье твоей мы неплохо сэкономили. Я ж тебе говорил: дай мне переговоры вести, и все получится. Так оно и вышло. Она еще большей жадиной, чем ты оказалась. За копейку удавится.

— Это я-то жадина? — взвилась Наталья. — Ах ты, шельмец! А когда я тебя, значится, одевала-обувала за свой счет, да на последние гроши, жадиной не была?

— Уж и пошутить нельзя, — отозвался Борис, сообразив, что разгневанная супруга, пожалуй, не станет церемониться, и оптом припомнит ему все прегрешения и обиды за все последние годы, если ее немедленно не успокоить.

— Не люблю я такие шутки! — как отрезала Наталья, и за столом повисло неловкое молчание.

— Ладно, хорош дуться, — возобновил попытки примирения Борис. — Лучше скажи: Прасковья эта сможет девку на лекарстве держать?

— Если надо — силой вольет. Хотя не понимаю: чего ты так из-за этого переживаешь? Лизка все равно память потеряла. Так зачем ее дальше спаивать?

— Так, на всякий случай. Чтоб было. Сегодня она даже имени своего не помнит, а завтра вдруг, — Борис щелкнул пальцами, — оп-па, и она снова в курсе, что ее дурят, а мы с тобой в ее квартире шикуем. И что она будет делать?

— Что?

— Доберется до первого же милиционера и сдаст нас, как миленьких.

— Ага, а то забыл, что от Прасковьи до ближайшей деревни с десяток километров будет, да и милиции в этом захолустье днем с огнем не сыщешь. Разве что в селе отделение милиции есть, да и то не факт. И кто тебе сказал, что от Прасковьи так легко вырваться? Она Лизку в случае чего как тростинку перешибет одной левой. Кстати, ты ей что сказал насчет применения силы?

— А с чего это тебя вдруг так взволновало?

— Ну, а вдруг Прасковья переборщит, и Лизка калекой останется? Или вовсе жизни лишится. Что тогда?

— Ну, бабку твою я строго предупредил, что Елизавета нам покамест нужна живой. А вот насчет здоровой — это исключительно на ее усмотрение. Главное, чтобы руки целы остались, когда придет пора подписи на бумагах ставить.

— А она поставит? — усомнилась Наталья. — Ты ж ей втюхал, что ее Ольгой зовут. А расписываться придется за Елизавету. И вообще: зачем ты устроил эту подмену имен? Никак не пойму.