Барбара Брэдфорд - Так далеко, так близко… Страница 19

К сожалению, вместе с полнотой, которая шла ей в юности и делала ее такой соблазнительной, она утратила и свою привлекательность. Голова казалась слишком большой на исхудавшем теле, а ноги стали длинные и тонкие. Трудно поверить, что ей всего двадцать восемь. Выглядит она гораздо старше.

По крайней мере, она, слава Богу, одета в черное. Она так любит наряжаться наперекор всем, быть ни на кого не похожей, нарушать общепринятые правила, что я ждала увидеть ее в ярко‑красном туалете. Одно было ясно: ей не удалось уговорить своего мужа приехать на похороны, а может, она и вовсе его не приглашала. Джеральда Кэмпера здесь не было.

Джек кашлянул, прикрыв рот рукой, и начал ерзать: я отвлеклась от своих мыслей и сосредоточила внимание на очередном ораторе. Это был Эллан Фаррел, помощник Себастьяна по «Фонду Лока». Он очень хорошо говорил о Себастьяне и его необыкновенной искренности. С трогательным красноречием он поминал человека, которому был предан и с которым работал бок‑о‑бок многие годы.

Минут через пятнадцать служба завершилась, и все вышли из белой деревянной церквушки с красной дверью и направились к кладбищу на вершине холма.

Я была ошеломлена, когда увидела, как гроб с телом Себастьяна опускают в землю. И зарыдала, ясно осознав, что это конец. Никогда больше его не увижу. Он действительно умер — и уже почти погребен.

Услышав приглушенные всхлипывания, я коротко глянула на Сиреса, стоящего слева от меня. Он беспомощно повернулся ко мне, и я увидела слезы, текущие по его старому лицу, увидела боль в его глазах. И поняла: он страдает так же, как и я.

Я поддержала его, подхватив под руку, Мадлен поддерживала его с другой стороны. Мы стояли под деревьями, дрожа от холода, но черпая друг в друге хоть какое‑то утешение.

Резкий ветер разметывал листья: они кружились у наших ног, пока мы шли от могилы к воротам.

Мы шли, и меня охватила грусть и явственное ощущение, что закончилось нечто очень важное в моей жизни, часть ее уже завершена. Теперь все будет по‑другому.

В какой‑то момент я посмотрела вверх. Небо было ясное, безоблачное и такое синее, как глаза Себастьяна.

Джек последовал моему совету и пригласил всех на ферму Лорел Крик на ленч. Миссис Крейн, вернувшаяся к исполнению своих обязанностей с новыми силами, знала, что такое хороший ленч, и наняла себе помощницу. В столовой был накрыт превосходный стол, но есть я не могла.

Мадлен провела Сиреса в гостиную, и я пошла за ними. Мы сели втроем у камина. Опустившись в кресло, старик сразу жадно потянулся озябшими руками к пылающим поленьям. Горничная подала поднос с напитками, Мадлен и я взяли по стакану шерри. Я повернулась к Сиресу и спросила:

— Может быть, и вам стоит выпить шерри? Оно согреет вам сердце до самого донца.

Он тревожно посмотрел на меня, потом молча кивнул в знак согласия.

Я передала ему свой стакан, себе взяла другой. Старик пробормотал:

— Моя мать часто говорила так… когда я был малышом: это согреет тебе сердце до самого донца, Сирес, — часто говорила.

Он вперил взгляд в пространство, словно видел там нечто, чего мы видеть не могли. Наверное, что‑то из прошлого, может быть, вернувшись в молодость, встретился с давно умершими.

— Это ирландское присловье, — нарушила молчание Мадлен. — Я сама все время слышала его в детстве. Там, в Дублине.

— А я думала, английское, — сказала я. — Ба Розали, говорила, что английское.

— Сильвия. Так ее звали, — перебил Сирес. — Мою мать звали Сильвия.

— Да, я знаю, — ответила я. — Кажется, я поименно знаю всех представителей династии Локов. Себастьян называл их мне, вплоть до самых младших из Арбоата.

— Династия, — повторил он и уставился на меня поверх очков, сузившиеся глаза его смотрели прямо и сурово. — Вы с ума сошли. Вивьен? Никакой династии не существует. Она кончилась, уничтожилась, исчезла, угасла. — Он нашел глазами Джека и Люциану среди гостей, толпившихся в другом конце гостиной, и едко добавил: — А эти две жалкие особи вряд ли произведут потомство, чтобы она возродилась.

— Как сказать, Сирес, как сказать, — попыталась утешить его Мадлен, — не надо все заранее предрешать.

— Тут ничего не поделаешь, — ворчливо возразил он, выпил шерри и, вернув мне стакан, продолжил: — Еще стаканчик, Вивьен, пожалуйста.

— Ты уверен, что это необходимо? — заволновалась Мадлен и сердито глянула на меня. — Ты захмелеешь, — предупредила она, как заботливая наседка.

Послав ей насмешливый взгляд, он сказал:

— Чепуха, женщина. А даже если и так, что с того? Мне девяносто лет. Что может случиться со мной такого, чего еще не случалось? Я все повидал, все сделал, прожил столько лет, что хватило бы на несколько жизней. Почему бы мне не напиться? Что еще мне осталось?

— Конечно, я принесу вам еще, Сирес, — сказала я поспешно.

Когда я вернулась с шерри, Сирес поблагодарил меня, тут же сделал глоток и сказал Мадлен: — Я хочу есть. Ты можешь принести мне что‑нибудь?

— Конечно. Прекрасная мысль! — воскликнула та, поднимаясь с довольным видом.

Я смотрела, как она идет через всю комнату в столовую — несколько полная, красивая женщина, приближающаяся к семидесяти годам. У нее доброе лицо и ярко‑рыжие волосы, цвет которых явно только что позаимствован у пузырька. Забавно, что прожив пятьдесят лет в Америке, она так и не отделалась от ирландского акцента.

Оставшись со мной наедине, Сирес притянул меня к себе за рукав и сказал:

— Мы слишком любили его, вы и я. Слишком. ВОт в чем дело. Он не мог принять такой любви. Она его отпугивала.

Пораженная, я уставилась на старика.

— Да… да, — запинаясь, ответила я, — может быть, вы и правы.

— Вы, Вивьен, — единственная. Вы — лучше всех. Единственная, от кого была польза. Разве вот еще… как ее там? Мать Джека. Она могла бы стать такой же.

— Джозефина. Мать Джека звали Джозефина.

— У нее было воспитание, но никаких жизненных сил, — пробормотал он еле слышно, затем слегка выпрямился и посмотрел мне в лицо. — Вы — самая хорошая, — повторил он, кивая.

— О, — сказала я, не зная, что сказать. — Ну что же, спасибо. Хотя я и не уверена, что это так. Но…

— Напишите книгу, — перебил он меня, опять потянув за рукав. — Напишите о нем книгу.

— Сирес, я не знаю, как… — начала было я, но замолчала и отрицательно покачала головой. — Писать о любимом человеке — очень трудное занятие. А писать о Себастьяне, конечно, особенно трудно. В нем всегда было что‑то… что‑то неуловимое, и, наверное, писать о нем должна не я. Я не смогу быть объективной.